Мифы и тайны блатного романса «Перебиты, поломаны крылья»

Перебиты, поломаны крылья

Перебиты,поломаны крылья,
Дикой болью всю душу свело.
Кокаина серебряной пылью
Все дороги мои замело.

Тихо струны гитары рыдают
Моим думам угрюмым в ответ. 
Я совсем ведь еще молодая,
А душе моей тысяча лет. 

Разве можно унять эту муку, 
Потушить это имя в груди?
Чем рассеять проклятую скуку?
Ничего, никого впереди…

Тайна «кокаинового романса»

За многие десятилетия существования, исполнения и многочисленных переделок вокруг песни о несчастной кокаинистке с переломанными крыльями появилось немало мифов, домыслов и догадок. Например, Евгений Зимородок в статье «Перебиты, поломаны крылья: жестокий романс» (еженедельник «За решеткой», № 11, ноябрь 2007) утверждает: «Песне этой, которую называют тюремным жестоким романсом, более ста лет и, конечно, она обросла массой вариаций. Широкая общественность узнала об этой песне из повести Н. Ф. Погодина «Аристократы» (1934 г.) и по снятому по ее мотивам фильму «Заключенные» (1936 г.)… Ее автора, по всей видимости, установить не удастся уже никогда. Никаких документальных данных об авторстве не существует. Даже каких-то намеков. И даже претензий на авторство, как это часто бывает с блатняком. Так что песня воистину народная».



Простим автору наивное невежество, хотя при подготовке материала несложно было узнать, что «Аристократы» – не повесть, а комедийная пьеса. К тому же фильм «Заключенные» не снят по «мотивам» комедии Погодина: сценарий картины создавался драматургом одновременно с «Аристократами». Что касается столетнего возраста песни и невозможности установить ее автора, тут Зимородок погорячился. 

Да если бы только он. Валерий Мальгинов в статье «Белая смерть» (газета «Истоки», 2008) поясняет, что «кокаиновый романс» – «жалостная песня времен российской смуты 1917-22 гг.». На сайте «Проповедник.ру» строки о перебитых крыльях и прочем приписаны дореволюционным декадентствующим поэтам начала ХХ века. В эссе «Русская классика против наркомании» Юрина Галина, напротив, называет «Перебиты, поломаны крылья» песней, популярной в годы гражданской войны. А на сайте крымского Кинологического союза «Империя» указан даже автор текста – Александр Николаевич Вертинский. Увы, и в этом случае, цитируя ведущего телешоу «Поле чудес», авторы «не угадали ни одной буквы». 

«Занюханный» Пьеро 

Но пока не буду раскрывать тайну авторства «Переломанных крыльев». Замечу лишь, что добросовестное заблуждение не слишком добросовестных исследователей по-человечески можно понять. Стилистически «кокаиновый романс» действительно связан с предреволюционной Россией. Неслучайно также указание на Александра Вертинского. С него, пожалуй, и начнем.

Романс «Перебиты, поломаны крылья» прямо перекликается с не менее знаменитой песенкой Вертинского «Кокаинетка», написанной в 1916 году:

Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка,
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы...

Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что, крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...

Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.

Среди записей А. Вертинского эта песня не сохранилась. Он начал записываться с 30-х годов ХХ века, а "Кокаинетка" была в его репертуаре в 1916 году

«Кокаинетка» пользовалась огромной популярностью в кругах богемы. Вертинский очень пронзительно сумел выразить отчаяние слабой, безвольной наркоманки, жизнь которой превратилась в кошмар. В начале ХХ века кокаиновая лихорадка разъедала российскую богему. В мемуарах «Дорогой длинною…» (1957) поэт описывает это чудовищное поветрие:

«В нашем мире богемы… каждый что-то таил в себе, какие-то надежды, честолюбивые замыслы, невыполнимые желания... Молодые актеры и актрисы томились годами на выходах и увядали. Они разочаровывались, бросали сцену, выходили замуж, иные кончали жизнь самоубийством. Надо было иметь меценатов-покровителей или богатых любовников, или влиятельных мужей и родителей, а иначе... В поэзии и литературе господствовали декадентские влияния…

Все это рождало протест. Мы, богема того времени, были напичканы до краев динамитом «искусства», мы могли сказать новое. Но нас никуда не пускали и не давали высказаться.

Александр Вертинский. Источник: prostoznat.ru

 Вот тут-то и появился кокаин... Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы «Марк», стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его уже продавали «с рук» - нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил он в десять раз дороже. На гусиное перышко зубочистки набирали щепотку его и засовывали глубоко в ноздрю, втягивая весь порошок, как нюхательный табак. После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись, вы чувствовали необычайный подъем, ясность мысли, бодрость, смелость, дерзание. Вы говорили остроумно и ярко, тысячи оригинальных мыслей роились у вас в голове. Перед вами как бы открывался какой-то новый мир – высоких и прекрасных чувств. Точно огромные крылья вырастали у вашей души…  Жизнь со своей прозой, мелочами, неудачами как бы отодвигалась куда-то, исчезала и уже больше не интересовала вас. Вы улыбались самому себе, своим мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию. 

Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал, переставал действовать. Вы бросались к бумаге, пробовали записать эти мысли... 

Утром, прочитав написанное, вы убеждались, что все это бред! Передать свои ощущения вам не удалось. Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас на несколько минут, но уже меньше… Дальше, все учащая понюшки, вы доходили до степени полного отупения. Тогда вы умолкали. И так и сидели, белый как смерть, с кроваво-красными губами, кусая их до боли... Но зато вы чувствовали себя гением. Все это был, конечно, жестокий обман наркоза. Говорили вы чепуху, и нормальные люди буквально шарахались от вас. 

Постепенно яд все меньше и меньше возбуждал вас и под конец совсем переставал действовать, превращая вас в какого-то кретина.

На поезде, курсировавшем между Москвой и фронтом, санитар Александр Вертинский сделал более 35 000 перевязок раненым. Источник: mgnot.ru

Вы ничего не могли есть, и организм истощался до предела... Потом, приблизительно через год, появлялись тяжелые последствия в виде мании преследования, боязни пространства и прочее. 

Короче говоря, кокаин был проклятием нашей молодости». 

Период увлечения белым порошком пережил и молодой Вертинский:

«Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать кокаин, но пристрастился я к нему довольно быстро. Сперва нюхал понемножечку, потом все больше и чаще... 

Вернулась из поездки моя сестра. Мы поселились вместе, сняв большую комнату где-то на Кисловке. К моему великому огорчению, она тоже не избежала ужасного поветрия и тоже «кокаинилась». 

Куда только мы не попадали. В три-четыре часа ночи, когда кабаки закрывались, мы шли в «Комаровку» – извозчичью чайную у Петровских ворот, где в сыром подвале пили водку с проститутками, извозчиками и всякими подозрительными личностями и нюхали, нюхали это дьявольское зелье. 

Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли и выглядели ужасно, а во-вторых, наркоз почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния... 

Помню, однажды я выглянул из окна мансарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из-под марковского кокаина. Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я внюхал за этот год! 

И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет дальше? Сумасшедший дом? Смерть? Паралич сердца? А тут еще галлюцинации... Я жил в мире призраков!». 

Александру Николаевичу удалось излечиться от кокаиновой зависимости с помощью профессора-психиатра Баженова. Но судьбы многих других людей были сломаны, нередко кокаиновое сумасшествие завершалось самоубийствами. От «кокса» погибла и сестра Вертинского Надежда. Та самая, вместе с которой он начинал «кокаиниться».
 

Источник: wikipedia.org

«Марафет» белый и красный 

Первая мировая война способствовала тому, что кокаин, наряду с морфием, стал в России «культовым» наркотиком. В империи на время войны ввели сухой закон, под запрет попали не только водка, вино и самогон, но даже пиво. В этих условиях горожане, особенно питерцы и москвичи, нашли замену алкоголю в доступном поначалу белом порошке.

Февральская, а затем Октябрьская революции 1917 года способствовали дикому распространению самых грязных и отвратительных форм кокаинизма. В довоенное время кокаин был наркотиком для богатых. Революционные потрясения способствовали его «демократизации». В ходе первой мировой шла усиленная контрабанда в Россию германского кокаина из оккупированных немцами местностей через прифронтовую полосу – Псков, Ригу, Оршу – и из Финляндии через Кронштадт. После февральского переворота волна «марафета» накрыла Питер и Москву. Законченными кокаинистами теперь уже были не актеры и литераторы, а балтийские матросы – опора большевиков. Среди «нюхачей» нередко встречались питерские рабочие-пролетарии, готовые на любое преступление за полосу «кошки» (жаргонное название кокаина), проститутки-марафетчицы, мальчишки, которые торговали порошком у Николаевского вокзала. Революционные матросы ввели в обиход выражение «балтийский чай»: раствор кокаина в этиловом спирте или другом крепком алкоголе. Такая смесь продлевает и усиливает эффект от приема кокаина. 

Революционные матросы. Источник: youtube.com

От «братишек» в тельняшках не отставали и «отцы-командиры» – балтийские офицеры. В Кронштадте они даже создали «Коке-Клуб», члены которого сами употребляли наркотики и распространяли «марафет» среди сослуживцев, скупая порошок у медсестер и врачей. Между офицерами и матросами часто вспыхивали жестокие драки из-за наркотиков, аптеки Кронштадта и Петрограда постоянно подвергались вооруженным налетам «занюханных» военных. 

Поначалу большевики борьбе с кокаинизмом не придавали особого значения. Напротив, к «марафету» для поднятия боевого духа обращались и красные командиры, и бойцы, вымотанные постоянными тяжелыми боями. Брат чекиста Моисея Урицкого Борис Каплун даже создал салон, куда приглашал большевистскую богему побаловаться конфискованным «коксом».

Ярым кокаинистом был генерал Яков Слащов – один из организаторов обороны Крыма, прототип генерала Хлудова из булгаковского «Бега». Авторы исследования по истории кокаинизма В. Ревзин и П. Черноморский считают, что в образе Хлудова любой современный психиатр угадает законченного кокаинового наркомана. Когда Красная Армия форсировала Сиваш и рвалась в Крым, на улицах Ялты и Севастополя толпы оборванцев с офицерскими погонами рыскали в поисках заветной «дозы». Им дела не было ни до каких сражений.

Кокаиновые будни Республики Советов

В первое десятилетие Советской власти достать кокаин не составляло труда. Наркотик продавали на рынках, на улицах и в притонах беспризорники и проститутки. В новой России наркомания перестала быть «столичной болезнью», охватив  губернские, уездные города и даже села. Лидером по распространению являлся именно кокаин. Врач Л. М. Василевский в брошюре «Дурманы» (1924) писал: «Белый порошок», «марафет» все более распространяется... не толь­ко среди подонков столиц, но и среди советских служащих, врачей и осо­бенно актеров».

Источник: livelib.ru

Москва и Питер считались признанными кокаиновыми лидерами. Борис Пильняк в повести «Иван Москва» писал: «...В притонах Цветного бульвара, Страстной площа­ди, Тверских-Ямских, Смоленского рынка, Серпуховской, Таганки, Сокольников, Петровского парка - или просто в притонах на тайных квартирах, в ки­тайских прачечных, в цыганских чайных – собира­лись люди, чтобы пить алкоголь, курить анашу и опий, нюхать эфир и кокаин, коллективно впрыски­вать себе морфий и совокупляться... Мужчины в об­ществах «Черта в ступе», или «Чертовой дюжины», членские взносы вносили женщинами, где в ков­рах, вине и скверных цветчишках женщины должны быть голыми. И за морфием, анашой, водкой, кокаи­ном, в этажах, на бульварах и в подвалах – было одно и то же: люди расплескивали человеческую – дра­гоценнейшую! – энергию, мозг, здоровье и волю – в тупиках российской горькой, анаши и кокаина».

В Питере социальной базой наркомании тоже были преимущественно маргиналы: бездомные ребята, проститутки, сутенеры, наводчики, мел­кие грабители и второстепенные бандиты.

Временем расцвета кокаинизма стал нэп. В «Словаре жаргона преступников» того времени этот наркотик имел восемь сино­нимов: антрацит, кикер, кокс, марафет, мел, мура, нюхара, нюхта. Сюда можно добавить уже упоминавшуюся «кошку», «белую фею» и «беше­ный порошок». Причина такой популярности очевидна: кокаин не требовал специальных притонов для курения, как опиум и гашиш, или шприца, как морфий. «Кокс» втягивали в нос с гусиного пера, ладони, ногтя, бумажки и т. д. Чистый кокаин («кошка») был большой редкостью, поэтому многие кокаинисты принимали дозы по 30-40 граммов.

Источник: antisovetsky.blogspot.com

Профессор-криминолог Михаил Гернет в исследовании 1924 года выяснил, что кокаин употребляли 82% опрошенных им бездомных ребят. А P. M. Зиман в работе «О кокаинизме у детей» (1926) опросил 150 беспризорных, из которых 106 (70,7%) употребляли кокаин. Имея достаточно кокаина, они могли по несколько дней не есть и не спать и были мало чувствительны к побоям. «Тепло», «есть совсем не хочется», «тебя бьют, а не больно совсем, только потом, как пройдет понюшка, тело от побоев болит». При отсутствии «дозы», «понюшки» у ребят часто наблюдался психоз, употребление кокаина детьми приводи­ло к психическому и моральному вырождению личности.

Сэр Бертран Джеррам в это время посетил клинику для детей-наркоманов. Он писал: «Принимались только мальчики, старшему было четырнадцать лет. Врачи и медперсонал рассказали мистеру Джерраму об отвратительных патологических и сексуальных отклонениях отдельных девяти- или десятилетних беспризорников… Врач мог лишь констатировать, что большинство из них пролетарского происхождения и что русский пролетариат страшно беден. Он признался, что до революции не было ничего подобного».

Источник: antisovetsky.blogspot.com

В 20-е годы наркотики стали активно проникать и в среду молодых рабочих. Так, М. Белоусова, исследуя проблему кокаинизма в 1926 году, выяснила, что среди «занюханных» рабочие составляли 10,7%. Она же сообщала, что употребление кокаина распространено даже в среде работников правоохранительных органов. В первой половине 1920-х годов в Республике Советов действовал запрет на производство водки, и в качестве «заменителя» рабочие нередко использовали «белую фею». 

Как «зеленый змий» развеял «серебряную пыль»

Борьба с наркоманией долгое время не приносила результатов, тем более что большевики карали только за распространение «дури». Употребление наркотиков преступлением не считалось.

Употребление «дури» Советская власть воспринимала как «наследие проклятого царского режима», меры предлагались не карательные, а лечебные. Так, в  начале 1925 года конференция Наркосекции Мосздравотдела решительно отвергла идею НКВД создать спецлагеря, чтобы изолировать в них наркоманов. Принудитель­ное лечение считалось допустимым лишь для «социально-опасных» потребителей «дури». Так, в Свердловске вплоть до 1929 года наркоманы имели возможность получить наркотики в любой аптеке. В 1929 году распоряжением Горздравотдела наркозависимых прикрепили к одной аптеке, где наркотики им отпускались по рецептам наркопункта. В стране действовали учреждения для лечения детей-наркоманов, больным наркоманией ока­зывали амбулаторную и стационарную психиатрическую помощь. 

Источник: antisovetsky.blogspot.com

Главный удар по наркотикам Советская власть нанесла… водкой. Той самой водкой, которую до этого запрещала выпускать. Но вскоре стало ясно, что государство теряет огромные деньги. Сначала в августе 1924 года на прилавках появляется государственная «полуводка» «Русская горькая» крепостью 20 градусов по цене полтора рубля за бутылку. Только за сентябрь было продано около 200 тысяч бутылок этого «живительного» напитка. Однако вскоре интерес к 20-градусной пародии на водку у населения охладел. Тогда в декабре крепость «Русской горькой» пришлось поднять уже до 30 градусов; за неполный месяц народ раскупил полмиллиона бутылок (или 30 тысяч ведер). 

Партия и правительство сделали очередной шаг навстречу трудящимся: в стране вводится государственная водочная монополия и «Русская горькая» становится 40-градусной, как и положено всякой честной водке. Воодушевленный народ тут же окрестил ее «рыковкой», по имени председателя Совета Народных Комиссаров, который подписал судьбоносный декрет от 28 августа 1925 года. 

С этого времени начинается закат наркопотребления в СССР. Крепкие напитки стали легко доступны, между тем каналы доступа к наркотикам постепенно, но неотвратимо перекрывали. Уже к 1929 году наркомания в СССР резко сократилась, а к началу 30-х годов почти сошла на нет именно благодаря победному шествию водки по стране. Употребление «наркоты» практически полностью ушло в уголовную среду, при этом резко изменилась «структура потребления»: кокаин исчез, его заменили более «легкие» производные каннабиса – анаша и гашиш, которые тонким ручейком потекли из Средней Азии.

«Блатной классик» и сталинский трубадур

А теперь вернемся к «кокаиновому романсу». Как справедливо заметил Евгений Зимородок, он действительно впервые прозвучал в кинофильме 1936 года «Заключенные» режиссера Евгения Червякова по сценарию известного писателя-ростовчанина Николая Погодина. А текст «Переломанных крыльев» написал Сергей Яковлевич Алымов.
 

Евгений Червяков. Источник: wikipedia.org

 

Николай Федорович Погодин. Источник: meshok.net

Могила Сергея Алымова на Новодевичьем кладбище. Источник: wikipedia.org

Сегодня об этом поэте знают немногие. Он родился 5 апреля 1892 года в селе Славгород Харьковской губернии Ахтырского уезда в дворянской семье. После гимназии поступил в Харьковское коммерческое училище. Однако учебы не завершил, поскольку был исключен в 1908 году за увлечение анархизмом. А в феврале 1910-го юношу арестовали за участие в «Летучей боевой железнодорожной харьковской группе анархистов-коммунистов», продержали год в одиночной камере и в марте 1911-го по приговору Харьковской судебной палаты отправили на каторгу, но как несовершеннолетнему заменили ее поселением в Канском уезде Енисейской губернии, откуда молодой человек благополучно сбежал. Причем так резво взял разгон, что остановился только на краю света, в Австралии. Здесь Сергей работал грузчиком, землекопом, лесорубом, мясником на скотобойнях, чистильщиком сапог, на рыбных промыслах, на рубке тростника, впервые стал писать стихи и сотрудничать с прессой. После февральской революции 1917 года Алымов отправился в Россию, но осел в Маньчжурии, в Харбине. Когда в 1924 году после восстановления дипломатических отношений между СССР и Китаем было установлено совместное советско-китайское управление КВЖД, а затем китайское руководство стало притеснять русское население, Алымов, проработав некоторое время в просоветской газете «Копейка», в 1926 году вернулся на родину. 

Поначалу все у него складывается удачно, он сотрудничает с московскими журналами и газетами. А в 1928 году возникает Краснознаменный ансамбль песни и пляски Красной Армии, и Сергей Яковлевич вдруг открывает в себе необыкновенные способности поэта-песенника. Он начинает плодить бравурные тексты, которые слету кладутся на музыку, в том числе, лично руководителем ансамбля Александром Васильевичем Александровым. Но 10 июля 1929 года китайцы захватили КВЖД, 17 июля правительство СССР объявило о разрыве дипотношений с Китаем, а в ноябре Особая Краснознаменная Дальневосточная армия стремительным броском освободила Китайско-Восточную железную дорогу. И Алымов как «китайский шпион» получил летом 1930 года «положняковый червонец» по печально знаменитой 58-й «политической» статье. Его направляют из Бутырок в Кемь, где располагался Карело-Мурманский исправительно-трудовой лагерь ОГПУ. А затем на строительство Беломорканала, где Сергей Яковлевич стал первым редактором лагерной газеты «Перековка».

Первое выступление Краснознаменного ансамбля песни и пляски, 1928 г. Источник: wikipedia.org  

Новый этап в творчестве Сергея Алымова начался в 1933 году. Заключенного включают в группу советских писателей, которые должны написать книгу о строительстве Беломорско-Балтийского канала. Поручение о создании такой монографии дал Центральный исполнительный комитет Союза ССР в постановлении от 4 августа 1933 года. Ответственность за работу была возложена на ОГПУ СССР. 

Затем были отобраны произведения 36 писателей и из них скроен знаменитый сборник «Беломорско-Балтийский Канал имени Сталина. История строительства 1931-1934 гг.». Фамилия Алымова стоит в перечне третьей после Леопольда Авербаха и Бориса Агапова (авторы располагались по алфавиту). Далее последовало освобождение Алымова из лагеря. 
 

Тираж "Беломорско-Балтийского канала" в 1937 году был изъят и почти полностью уничтожен. Обложка. Источник: libex.ru

Но к теме канала ему пришлось вернуться. В 1934 году драматург Николай Погодин создает комедию «Аристократы», посвященную «перековке» профессиональных уголовников на Беломорканале. Особо понравились зрителю уголовные типажи – Костя-Капитан, воровка Соня, Лимон и другие, их манеры и сочный язык. Все это Погодин знал не понаслышке: в начале 20-х он репортерствовал в Ростове-на-Дону, одном из центров уголовного мира России, изучал повадки и жаргон уркаганов. 

Уголовный жаргон повлиял и на мировоззрение драматурга. Настоящая фамилия Погодина была Стукалов. В конце 1940-х годов в советской литературной среде развернулась дискуссия о псевдонимах. Писатель Михаил Бубеннов считал, что псевдоним – это «хамелеонство, с которым настало время навсегда покончить». Против такой точки зрения выступил Николай Погодин. Он объяснил причину смены своей настоящей фамилии: «Стукалов ассоциируется со «стукачеством». А я этим никогда не занимался. Вот на меня «стучали», и не раз». 

Заодно с комедией Погодину заказали сценарий фильма «Заключенные». Для него Алымов написал тексты песен «Духовая», «Игровая», «Песня победы», «Песня Соньки», «Песня урок», «Победная песня» и «Сплавная». Четыре - «Духовая», «Игровая», «Песня урок» и «Песня Соньки» – были стилизацией под блатной фольклор. Из семи в картину вошли четыре песни, но «уголовным» особо повезло. «Песня Соньки» и есть тот самый «кокаиновый романс» о перебитых крыльях. Именно романс «Перебиты, поломаны крылья» и бодрая «Лодочка блатная» стали после выхода фильма уголовной классикой. Многие легко могут вспомнить знаменитый куплет из «Лодочки» (хотя уже и переделанной поколениями уркаганов): 

Воровка никогда не станет прачкой,
А урку не заставишь спину гнуть…



Как ни странно, сталинская цензура пропустила в фильм блатные песни и снова наступила на старые грабли. Ведь в вышедшей ранее «Путевке в жизнь» (1931) Николая Экка уже прозвучали две криминальные песни (не авторские, а реальная уголовная классика) – «Нас на свете два громилы» и «Щи горячие», а вскоре их горланила вся страна. Песни из картины «Заключенные» повторили тот же успех.



После «Заключенных» карьера Алымова пошла в гору. Он обласкан, пользуется всевозможными привилегиями, ему прощают «милые шалости». А надо сказать, после освобождения Сергей Яковлевич отрывается по полной, любит выпить, славится на всю Москву пьяными дебошами. Он оказался в обойме признанных песенников сталинской эпохи. На его слова писали песни известные композиторы того времени – Михаил Блантер, Исаак Дунаевский, Александр Новиков, их исполняли популярные певцы – Павел Лисициан, Сергей Лемешев, Георгий Виноградов, Владимир Бунчиков, Надежда Обухова. Кое-что на слуху и сегодня  как «экзотическое ретро»:

Хороши весной в саду цветочки,
Еще лучше девушки весной.
Встретишь вечерочком
Милую в садочке,
Сразу жизнь покажется иной…
…

Светит солнышко на небе ясное, 
Цветут сады, шумят поля. 
Россия вольная, страна прекрасная, 
Советский край, моя земля! 
…

Что ты, Вася, приуныл,
Голову повесил, 
Ясны очи замутил,
Хмуришься, невесел?..
Ой, милок,
Ой, Вася-Василек!

Сталинская тема –одна из любимых в творчестве поэта:

С нами Сталин наш любимый, 
Он к победам нас ведет, 
Ни вершка земли родимой 
Враг у нас не отберет!
…

Счастливой жизни заблистали 
Огни над нашею землей.
Нам эту жизнь дал мудрый Сталин, 
Любимый и родной!

После войны жизнь Сергея Алымова прервалась неожиданно и печально – в результате дорожно-транспортного происшествия. Ему установили памятник, а именем Алымова назвали пароход. Но для меня он так и остался блатным «классиком». Ирония судьбы - певцом уркаганского мира стал тот, кто в дневниках написал: «Урка – ужаснейшая карикатура на человека, ужасная сущность, способная только на гадость – без дома, без ответственности, ленивые, порочные, низкие, тупые, невежественные, вспоминающие мать только в ругани…». 

Миазмы харбинского дурмана

И все же опять вернемся к романсу. Как мы убедились, к моменту создания образчика блатной песенной классики (1935-1936 годы) кокаиновая тема в СССР уже была неактуальна. Почему же блатнячка исполняет в фильме именно романс «марафетчицы»? 



Причин несколько. Одна из них кроется, на наш взгляд, в эмигрантском прошлом Алымова. Как мы помним, Сергей Яковлевич с 1917 по 1926 годы жил в Харбине, столице маньчжурской провинции Хейлунцзян и стратегическом пункте Китайской Восточной железной дороги. До октябрьского переворота ситуация с кокаином в Харбине не была тревожной. Здесь публика предпочитала опиум, хотя с 1 января 1913 года курение опиума запрещалось под страхом тяжких наказаний. Положение стало меняться с 1917 года, когда в город хлынули потоки беженцев из России. В Харбине сходились пять железнодорожных веток, и город представлял собой идеальный перевалочный пункт для торговли наркотиками. Гражданская война придала этому бизнесу чудовищные масштабы. 

Новую подпитку наркобизнес получил в 1924 году, когда после восстановления дипломатических отношений между СССР и Китаем советское правительство отказалось от специальных прав и привилегий царской России по отношению к Китайской Восточной железной дороге. На КВЖД было установлено совместное советско-китайское управление, теперь магистраль могли обслуживать лишь советские и китайские граждане. К армии наркоторговцев активно присоединились и большевистские представители. В 1927 году британский консул в Харбине сообщал, что советские официальные лица и чиновники Китайской Восточной железнодорожной компании, которые путешествовали в служебных вагонах, возили с собой крупные партии наркотиков. Их прятали за обшивкой вагонов, в дровах, которыми вагоны отапливались зимой. Тем же наркобизнесом занимались солдаты-белогвардейцы, которых нанимал генерал Чан-Цунчан. Они имели военные паспорта и не подлежали таможенному досмотру. Розничную торговлю вели японские аптеки. 

Страница семейного альбома эмигрантов в Харбине. Источник: Alexander Palace Forum

К этому времени кокаин в Харбине, как и в СССР, становится практически «наркотиком № 1». Кокаин и Харбин отлично рифмовались. Корейские коммунисты пополняли партийный бюджет за счет торговли в Китае контрабандным опиумом, выращивая его близ Владивостока, но харбинские наркодилеры предпочитали «кокс» из Германии. После того как немецкие таможенники стали тщательнее проверять грузы, следующие на Дальний Восток, основным поставщиком кокаина стала Франция. 

Сергей Алымов, вращавшийся в кругах харбинской богемы, конечно же, сталкивался с кокаинистами и воочию мог наблюдать разрушительное действие наркотика. Рискнем предположить, что, создавая романс для «Заключенных», Сергей Яковлевич позволил себе ностальгические нотки: воспоминания о «серебряном веке» Харбина, о художественной богемной среде далекого города и о горькой судьбе людей, оказавшихся в этой жизни лишними. Сам он сумел избежать пагубного влияния «белой феи».

«Я совсем ведь еще молодая…»

И все же основная причина выбора «кокаиновой темы» для алымовского романса более очевидна. Ее уже наметил автор комедии «Аристократы» (1934) Николай Погодин. В одной из сцен комедии уголовница Соня вспоминает: «А я в Москве котиковое манто имела… Я котиковое манто на кокаин променяла… Мне осталось жить два лета. А потом отравлюсь кокаином от громадного порошка».

Источник: oper-1974.livejournal.com

Погодин отражал реальную ситуацию 20-х годов, когда в Советской республике свирепствовал повальный кокаинизм среди маргинальных слоев населения. Законченными «марафетчиками» были многие беспризорные, за ними следовали проститутки: среди московских «жриц любви» свыше 70% являлись наркоманками (в значительной части кокаинистками), в Харькове – свыше 76%. Таким образом, среди проституток и воровских подруг («шмар», «марух»), попавших в начале 30-х годов на строительство Беломорканала, процент бывших кокаинисток был более чем впечатляющим. В этом контексте романс «марафетчицы» воспринимался вполне естественно. 

Ни в одном из своих стихотворений Сергей Алымов больше никогда не поднимался до такой степени пронзительности, горечи и искренности. Если трагический романс «Кокаинетка» Александр Вертинский посвятил памяти своей сестры Нади, погибшей от употребления «бешеного порошка», то романс Алымова посвящался таким же несчастным «деточкам», но уже послереволюционной поры. 
 

Источник: litfund.ru

Например, юной питерской барышне Воробьевой-Лебеденко, которая жила тихой, размеренной жизнью, пока не «подсела» на кокаин, попробовав одну, другую, третью дозы… Вскоре девушка уволилась с работы, деньги быстро растаяли. Тогда она, как сообщал журнал «На посту» (№ 9, 1925), «променяла последнее верхнее платье на «заряды» кокаина и осталась совершенно раздетой. Наконец, она пропала из дома, и агенты нашли ее в бессознательном состо­янии на Пушкинской улице в одной из «хаз» кокаинистов-сбытчиков. Предаваясь пороку, продавая тело, молодая девушка нашла здесь приют с подобным ей клиентом, юно­шей 15 лет». «Я совсем ведь еще молодая, а душе моей тысяча лет…». Да, средний возраст кокаинисток не превышал 21 года. 

Прокатили на вороных…

Интересный момент: даже значительная часть тех, которым известно, что романс «Перебиты, поломаны крылья» звучал в фильме «Заключенные», почему-то убеждены, что его исполняла воровка Соня. Так, Вячеслав Кондратьев в военном рассказе «На станции Свободный» передает мысли своего героя: «…О лагерях он, как и все другие, знал только из фильма «Заключенные», где неотразимый урка Костя-капитан распивал водку, а романтичная воровка Сонька пела под гитару сердцещипательную песенку «Перебиты-поломаны крылья». 

Между тем в картине режиссера Евгения Червякова актриса Вера Янукова, исполнявшая роли Сони, никакой песни не поет. «Кокаиновый романс» звучит в бараке из уст ярко раскрашенной безымянной «шмары» (не то воровки, не то проститутки). Номер замечательный, сыгран с удивительным изяществом и легким гротеском. Обидно, что в титры не попало имя актрисы, сыгравшей эту маленькую, но колоритную роль. 



Однако Алымов неслучайно называл романс «Песня Соньки». Да, в фильме режиссер, возможно, решил, что не стоит делать кокаинисткой заключенную, которая «становится на путь исправления». Но в погодинских «Аристократах» Соня после монолога о своих кокаиновых страданиях в самом деле исполняет куплет:

Поутру объявленье в газете,
Что ее на бульваре нашли,
В пять часов, на снегу, на скамейке,
И в приемный покой отвезли.

Абсолютное совпадение размера романса «Перебиты, поломаны крылья» и песни из комедии Погодина. Интересно и другое: явные аллюзии на «Кокаинетку» Вертинского: «ее на бульваре нашли» – «кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы», «в пять часов, на снегу, на скамейке» – «и когда Вы умрете на этой скамейке». Добавим сюда котиковое манто, о котором упоминает Соня перед исполнением куплета: оно напоминает нам о «горжеточке» из романса Вертинского. Вопрос: написал Погодин этот куплет с аллюзиями на «Кокаинетку» специально для своей пьесы или же использовал неведомый фольклорный уличный романс о морфинистке, авторы которого тоже могли испытывать влияние песни «русского Пьеро»?

Игорь Северянин. Источник: shkolazhizni.ru

Мы неслучайно упоминали о харбинском периоде жизни Алымова. Его стихи той поры были слабым подражанием поэтам Серебряного века, особенно эгофутуристу Игорю Северянину:

Ты была у Поля в Красоты Салоне...
Ароматной Фриной села в лимузин, –
В вазочке кареты цвел пучок бегоний...
Знала: в будуаре мучится грузин…

Маленькая пулька, пчелкою порхая,
Стенку продырявя, юркнула в корсаж.
А на оттоманке, бешено вздыхая,
Грезил о блаженстве исступленный паж.

По счастью, романс о переломанных крыльях оказался куда удачнее. Однако его стилистика резко отличается от уголовно-воровского фольклора, в то время как другие стилизации Сергея Яковлевича стараются как раз приблизитьсяк преступной среде, воссоздать элементы блатного антуража. Но «романс кокаинистки» нарочито, подчеркнуто эстетизирован, он создан по канонам поэзии Серебряного века. Его никак нельзя причислить к образчикам «низового фольклора». Просто язык не поворачивается.

Явную чужеродность эстетской стилистики почувствовали и сами маргиналы. Песня им, безусловно, пришлась по нраву. Но… явно она какая-то недопетая. Недоговоренная. И вскоре самодеятельные авторы расширяют текст, раскрывая слушателям то, что осталось «за кадром». 

Процесс был длительным. Об этом свидетельствуют разнообразные варианты «кокаинового романса». Песня обрастает массой «жалистливых» деталей, превращаясь даже не в «жестокий», а в душераздирающий романс. Вот одна из самых полных «балладных» переделок:

Начинаются дни золотые
Воровской непродажной любви,
Крикнул: «Кони мои вороные,
Черны вороны, кони мои!»

Вот подъехал я быстро и смело,
Ловко выпрыгнул я из саней,
Нежно обнял я девичье тело,
И на сердце мне стало милей.

И всю ночь я не спал до рассвета,
Целовал ее в грудь и в уста,
Долгожданного ждал я ответа,
Вороные все ждали меня.

И чтоб замуж скорее отдали,
Много денег я отдал отцу,
А как только ответа дождался,
Вороные умчали к венцу.

И чтоб жизнь ее сделать как в сказке,
Темной ночью я в банк проскользнул,
Набрал денег мешок под завязку,
А с деньгами опять ускользнул.

Так мы прожили с нею три года,
Но ведь счастью бывает конец,
Нас постигла беда и невзгоды,
И всему был виною отец.

Как-то в карты он раз проигрался,
Денег не было, нечем платить.
Попросить у меня постеснялся
И решил на меня заявить.

Разлучили с женой молодою,
Посадили в Бутырку-тюрьму.
И большим меня судом судили,
Я был сослан в глухую тайгу.

Так три года я там проскитался,
Сил уж не было больше страдать,
Как-то раз удалось ухитриться –
Обмануть часовых и удрать.

Прибегаю в родной городишко,
Вот уж дом, вот конюшня моя,
А как только к конюшне пробрался –
Вороные узнали меня.

И заржали мои вороные,
Я их гладил рукою в ответ.
Вспоминаю те ночки былые,
А хозяйки давно уже нет.

А хозяйка сидела в остроге,
Проклиная злодейку-судьбу.
И она там невинно страдала
За мою за большую вину.

Прошел месяц, и вот в воскресенье
Под конвоем ее повели.
Я стоял и дрожал от волненья,
Рядом кони стояли мои.

И рванулися черные кони,
Сколько было у них только сил,
Двух конвойных они задавили,
Я ее налету подхватил.

Мы летели, а пули свистели,
Но догнать нас они не могли,
Потому что как вихорь летели
Черногривые кони мои.

А как только погоня утихла,
В поцелуях мы оба сплелись,
Снег копытами кони взрывали
И все дальше, все дальше неслись.

Мы ушли от проклятой погони,
Перестань, моя детка, рыдать,
Нас не выдали черные кони,
Вороных им теперь не догнать.

Совершенно очевидно, что уркаганы приплели к песне Алымова отдельные куплеты известного русского романса «Ой вы, кони мои вороные». В таком виде история о переломанных крыльях им нравилась больше.

«Крылатый романс» в боях за Родину

И в завершение – еще один колоритный штрих. Во время Великой Отечественной войны уголовная песня о наркоманке стала фронтовой. Песня о перебитых крыльях пришлась по душе «сталинским соколам» - военным летчикам. Ветераны войны упоминают о ней в своих мемуарах не единожды. Хотя, конечно, они «творчески» переработали первоисточник. 
 

Вот отрывок из книги «В воздухе – испытатели» Николая Бондаренко, летчика-фронтовика, совершившего в годы Великой Отечественной 179 боевых вылетов:

«Светила луна. В небе послышался рокот пролетающих У-2. Один за другим они шли на боевое задание. Тяжело было сознавать, что ты не в воздухе, а на земле, что твоя машина разбита. Невольно вспомнилась старая песенка, переделанная нашими летчиками: 

Перебиты, поломаны крылья, 
Дикой болью всю душу свело, 
И зенитными пулями в небе 
Все дороги мои замело. 

Я хожу и лечу, спотыкаясь, 
И не знаю, куда упаду, 
Ах, зачем моя юность такая, 
Кто накликал мне эту судьбу?

Но взметнутся могучие крылья, 
И за все отомщу я врагу: 
И за юность свою боевую, 
И за горькую нашу судьбу. 

– Брось, Николай, не тереби душу! – поморщился Шурик, когда я вполголоса пропел эту песню». 
 

Николай Александрович Шмелев. Источник: wikipeida.org

А бывший фронтовой летчик Николай Шмелев в мемуарах «С малых высот» даже рассказывает об «идеологических баталиях» вокруг авиационной версии уголовного романса:

«… Петр Михайлович Хрипков закурил и тихо, с серьезным видом запел первый куплет одной нашей фронтовой песенки: 
Перебиты, поломаны крылья, 
Дикой болью всю душу свело. 
И зенитными пулями в небе 
Все дороги мои замело... 
… – Ты вот скажи, зачем поешь ерундовые песни, - проговорил Пьецух. 
– Какие-такие «ерундовые песни»? 
– Неидейные. 
– Ничего подобного! У нас, на фронте, все песни были идейные. Это начало такое... А вот послушай третий куплет: 
Но взметнутся могучие крылья, 
И за все отомщу я врагу, 
И за юность мою боевую, 
И за горькую нашу судьбу! 
– продекламировал Хрипков с жаром и спросил: 
– Ну, как? 
– Ничего. Ничего хорошего... – сказал Пьецух. 
– Ну, это ты мне брось. Значит, ты на фронте не был...». 

Вот так причудливо сложилась судьба «уголовного романса» Сергея Алымова. Его автор фронтовую судьбу связал с морем, а «Крылья», как им и положено, взметнулись в небеса.