Прибежище Локусты

Сегодня ее имя известно лишь узкому кругу специалистов, но в конце XIX века эта женщина считались одной из самых опасных преступниц Европы, которую разыскивала полиция сразу двух империй. Ее подозревали в соучастии в одном из самых громких и загадочных убийств (или самоубийств) столетия – смерти в замке Майерлинг австрийского эрцгерцога Рудольфа, единственного сына императора Франца Иосифа и Елизаветы Австрийской, и его любовницы баронессы Марии фон Вечера. Ей приписывали череду отравлений в Австро-Венгрии и России, ни одно из которых так и не было раскрыто. Она бесследно исчезала и неожиданно появлялась, меняя обличья, имена, виды официальной деятельности, но неизменно оставаясь искуснейшей отравительницей Старого Света, лично изготавливавшей яды, состав которых не могли распознать даже полицейские эксперты. Лучшие сыщики Европы разыскивали ее в столицах и на курортах, а она спокойно скрывалась от них в захолустном Ростове-на-Дону конца века и действовала через собственную разветвленную сеть токсикодилеров

А начиналось все как в банальной австрийской оперетте. Восемнадцатилетняя Эмма Биккер, этакая юная венская Сильва, появилась на подмостках столичного кафешантана «Олимпия». Заведеньице так себе, отнюдь не «Мулен Руж», не «Фоли-Бержер» и даже не «Диглас». Скорее, развлечение для пузатых бюргеров, грозы телячьего шницеля и истребителей свиного швайнсбратена

Девица из провинции бодро сучила ножками, меча по сторонам пышные нижние юбки с кружевами (до появления канкана демонстрировать обнаженные ноги на сцене было непристойно) и ослепляя уважаемую публику стеклярусом и блестками-пайетками на платье.

У нас нет оснований подозревать малышку Эмму в чем-либо предосудительном, хотя именно в ту викторианскую эпоху кафешантаны-кабаре-варьете слыли некой помесью борделя и театра, а тогдашние звезды сцены вполне совмещали искусство Терпсихоры и Венеры.

Но, вероятнее всего, нашу девицу прельщали не муки творчества, а романтические грезы, ибо с головой она окунулась в пучину единственной и неповторимой любви. По крайней мере, о других ее романах более ничего не известно.

Венский дамский врач Брунн был завсегдатаем «Олимпии» по разным причинам. Само собой, искусство вечно, но и картишками шалили господа в заведении вовсю, оттого градус азарта и возбуждения здесь порой зашкаливал.

К тому же вторая жизнь актрис была Брунну не чужда уже по профессиональным мотивам. Он врачевал последствия постыдных страстей, а зачастую и помогал девицам избавиться от их неуместных плодов.

Сильные руки и чувствительные пальцы врачевателя (и шулера) в свою очередь будоражили восемнадцатилетнюю головку романтическими иллюзиями. Да и много ли надо для веры хотя бы в мимолетное счастье юной гризетке: букетик фиалок, бутоньерка от «Моцарта», торт «Захер» и пылкие признания сквозь сигаретный дым. Для самого ловеласа-доктора дело привычное, не первая и не последняя дурочка с венского переулочка.

ОТВЕЧАЮ!

Далее все как обычно – бурный скоротечный роман, деньги для любовника-игрока, измены, приступы ревности и ярости, крушение сценической карьеры

В пылу любовных страстей Брунна доконал совершенно несвоевременный профессиональный скандал – одна из его пациенток умерла от открывшегося после запоздалого врачебного вмешательства кровотечения. Делом заинтересовалась венская полиция, и неудачливый акушер угодил за решетку на пять лет, оставив Эмму с разбитым сердцем и без гроша в ридикюле. Хозяйка кафешантана от греха подальше выставила ее на улицу как ненужного свидетеля.

Судьба явно вела экс-актрису в стройные ряды дам полусвета, а то и в сонм суицидальных мучениц. Однако не такова была Эмма Биккер, чтобы спасовать перед старой как мир проблемой. Юные грезы улетучились как сигаретный дым, остался только холодный прагматизм. Страстное чувство сублимировалось в страстное желание ухватиться за жизнь зубами и превратилось в категорический императив.

На какое-то время Эмма исчезла со сцены и из зоны внимания своих венских знакомых, но вскоре объявилась уже не в фальшивых панье из китового уса и вызывающем декольте, а в модном и целомудренном турнюре, с томным взглядом и плавными манерами. Кафешантанные товарки пытались выяснить у Эммы, не привалило ли ей счастье в виде богатого любовника, но та лишь с улыбкой отмахивалась от назойливых завистниц. Теперь вместо шляпных салонов на Рингштрассе Эмма куда более заинтересованно посещала аптеки и лавки индийских негоциантов, и коробки ее покупок источали аромат не парфюма, а чемерицы, бузины да клещевины. Из цветов она предпочитала уже не фиалки, а ландыши, лютики, азалии, олеандры и нарциссы.

Кто и как подсадил тирольку на ремесло древней римлянки Локусты, осталось загадкой. Сама она никогда об этом никому впоследствии не рассказывала, своего наставника не «светила». Не исключено, что и сама кое-чему научилась в пышущих разнотравьем тирольских горах. Может, и в семье были какие искусники. Но, вероятнее всего, просто в нужный момент попала в нужные руки хорошего специалиста в области зелий и ядов. Сам император Рудольф II еще в XVI веке наводнил страну алхимиками и оккультистами, лично занимаясь поисками философского камня. Особенно много их трудилось в Вене и Праге. Не исключено, что Биккер удачно обрела себе гуру из числа наследников аптекарско-алхимического ремесла

О своей теперешней жизни Эмма предпочитала не распространяться, да товарки и не особенно жаждали; просто тихо вздыхали, ощупывая нежную мягкость новых перчаток Эммы. Повезло, дескать, тирольской деревенщине: подхватила женатого пузана из местного сейма, а то и из рейхсрата, мало ли их в лоскутной империи папаши Франца Иосифа.

Эмма держалась с бывшими подругами напряженно. Юлила, недоговаривала и по всему тяготилась их обществом, а как-то раз и вовсе огорошила девиц известием, что отбывает надолго в Пешт по «неотложным делам».

И совсем не связали девицы отъезд Биккер с тем, что по столице прокатилась волна загадочных то ли убийств, то ли несчастных случаев, жертвами которых становились люди различных сословий, полов и возрастов. В одиночку, а то и целыми семьями. Зато объединяло их одно – всех спроваживали на тот свет не посредством привычных ножа-удавки-револьвера, а в компании неизвестного отравляющего вещества. Причем, как утверждали газетчики, полиции так и не удалось определить состав зелья. К тому же не всегда было очевидно, убийством или самоубийством являлись трагические случаи. А порой полицейские врачи даже сомневались, не естественной ли смертью отошел покойный – уж слишком обыденными выглядели обстоятельства происшествия, поскольку конкретных следов ни трупных, ни растительных алкалоидов не находили.

Со временем география отравлений охватила империю (Вена, Пешт, Инсбрук, Краков, Прага, Лемберг), а затем расширилась по всему Старому Свету (Страсбург, Мюнхен, Кенигсберг, Бреслау, Антверпен). Неожиданная смерть настигала порядочных (и не очень) жен, респектабельных мужей, отцов семейств, владельцев приличных состояний. Бывали случаи гибели целых семей после мирного ужина при свечах. Люди падали замертво в церквях, ресторанах, в поездах, в собственном доме.

Вывести смертельную закономерность было невозможно – старуха с косой настигала людей либо сразу, либо после мучительных недель кровавого поноса, судорог и желудочных колик.

К примеру, излюбленный романистами мышьяк не имеет ни запаха, ни вкуса. Умелые руки запросто подмешают его в суп, жаркое, пирожное или чай с вином. Симптомы гибели от отравления мышьяком почти неотличимы от смертоносной до начала ХХ века холеры (рвота, диарея, обезвоживание, судороги, чесночный привкус), так что ни сыщики, ни патологоанатомы не могли установить точный диагноз.

В Австро-Венгрии все же сошлись во мнении, что это именно отравления (характерные трупные пятна красноватого цвета, грязно-серый налет на деснах, некроз толстой кишки, нехарактерно увеличенные почки), и именно серийные (во многих случаях симптомы совпадали). Но полиция разных стран информацией не обменивалась, поэтому связать преступления воедино и догадаться, что они исходят из одного источника, не было никакой возможности. Тем более не обращали внимания на плохо скрываемую радость наследников, подозрительно слабо горюющих о потерянных родственниках при собственном стопроцентном алиби.

Тем временем бывшая звезда кафешантана Эмма Биккер обосновалась в Вене, вопреки ожиданиям - одна, ведя достаточно замкнутую жизнь. Поговаривали, что экс-актриса промышляет то ли гаданием, то ли астрологией, то ли черно-белой магией. В просвещенной Европе, особенно при королевских дворах, таковых во все времена на всякий случай привечали и обласкивали.

Именно это неафишируемое ремесло в один январский день 1889 года свело Эмму с семнадцатилетней баронессой Марией фон Вечера, переживающей бурный роман с наследником имперского престола кронпринцем Рудольфом. У баронессы были обширные связи в столице, и найти нужного человека нужного ремесла ей не составило труда.

Можно лишь гадать, что удачливой аристократке понадобилось в логове австрийской Локусты, для какой именно цели она посещала венскую квартиру Биккер и искала ее участия.

По одной из версий трагедии в Майерлинге, баронесса была беременна от кронпринца и желала избавиться от плода августейших амуров, дабы не поднимать скандала в венском обществе. Прошедшая школу доктора Брунна Эмма знала, что делать в подобных случаях.

Биккер могла передать Марии надежное средство для вытравления плода, но та не рассчитала дозировку и фактически превратила лекарство в яд, а Рудольф не выдержал трагедии и застрелился из служебного револьвера.

Но все же такое развитие событий представляется маловероятным даже по техническим соображениям. Юная Мария познакомилась с тридцатилетним кронпринцем 5 ноября 1888 года (согласно надписи на оборотной стороне фотографии, выполненной в фотосалоне «Адель»). С этой даты отсчитывается их первое свидание в холостяцком особняке бонвивана Рудольфа в венском Хофбурге. Сохранилась переписка Марии, в которой девица не утаивала своего романа и описала чуть ли не два десятка свиданий с принцем. Из писем становится ясным, что отношения молодых людей долгое время не выходили за рамки платонических. Рудольфу, у которого параллельно продолжалась многолетняя связь с актрисой и субреткой Мицци Каспар (и не с ней одной), этого было достаточно, а баронесса-тинейджер вряд ли прыгнула бы даже в августейшую постель на первых свиданиях.

И лишь 14 января 1889 года в письме Марии к ее берлинской приятельнице наконец прозвучало: «Дорогая Гермина! Сегодня я вынуждена сделать Вам такое признание, которое наверняка вызовет Ваш гнев. Вчера с семи до девяти вечера я пробыла у него. Оба мы потеряли голову и теперь принадлежим друг другу телом и душой».

Иными словами, до середины января (за пару недель до самоубийства) дальше целомудренных пожиманий рук в театре, лобзаний и признаний дело не шло, а стало быть подозревать пару в скоротечной и нежданной беременности, бесспорном установлении и осознании проблемы и молниеносно принятых мерах по ее ликвидации столь рискованным путем вряд ли возможно.

Другая версия более реальна: ведущий свободную жизнь Рудольф вполне предсказуемо обрел понятные венерические проблемы, которыми и одарил юную поклонницу. Нескольких дней после жаркого свидания 13 января как раз вполне хватало для появления отчетливых признаков неприятного сюрприза.

Обращаться к врачам девица не рискнула: по ее представлениям, травники были куда как эффективнее. Со снадобьем от Эммы Биккер могла произойти та же история - Вечере его хватило не для исцеления, а для ухода в мир иной.

Известно, что принц Рудольф не присутствовал на военном совещании в Вене, сказавшись простуженным. По той же причине он пропустил семейный ужин с императором Францем Иосифом и императрицей Елизаветой. Хотя в роковую ночь 29 января, уже в замке Майерлинг в Венском лесу, Рудольф с вполне здоровым аппетитом уплел с графом Йозефом Хойосом гусиный паштет, жаркое из оленины и ростбиф с вином, пока сбежавшая из дома юная баронесса ждала его в комнате наверху. Никакой простуды граф не заметил. Стало быть, речь может идти только о скрытом заболевании, которое мучало принца последние месяцы его жизни. При дворе говорили сразу о двух – сифилисе и помешательстве.

Основной же версией до сих пор остается двойное самоубийство, на которое любовники пошли по взаимной договоренности, оставив предсмертные письма (их подлинность не установлена, что и привело к слухам об убийстве). За год до смерти в приступе депрессии Рудольф нечто подобное предлагал Мицци Каспар: та со смехом предложение отвергла, а будучи, как и все элитные субретки, тайным осведомителем, сообщила о странном поведении кронпринца полиции. Там тоже только посмеялись, хотя рассорившийся с отцом, министрами, генералами, женой и окружением кронпринц давно страдал неврастенией.

Рано утром 30 января камердинер Иоганн Лошек постучал в дверь спальни Рудольфа, который сам просил разбудить его на охоту. В ответ – мертвая тишина. После бесчисленных попыток достучаться встревоженная челядь взламывает дверь, и Лошек входит в полутемную комнату (остальные боятся переступить порог). Склонившись над двумя распростертыми телами, камердинер при свидетелях произносит важную фразу: «Цианистый калий» (потом уверяли, что он сказал «стрихнин»).

Как об этом мог судить человек, абсолютно далекий от медицины, непонятно, тем более что под головой Рудольфа натекла целая лужа крови и рядом валялся его револьвер. Впрочем, выстрелов в замке никто из многочисленной обслуги не слышал. Зато срочно прибывший лейб-медик Хофрат фон Видерхофер утверждал, что оба погибли от пулевых ранений головы. У Рудольфа выстрелом была снесена половина черепа. Это факт, голову потом пришлось бинтовать и декорировать цветами перед публичными похоронами.

Поскольку замять дело при наличии стольких свидетелях не получилось, австрийский двор вынужден был признать самоубийство наследника, объяснив его «болезненной неуравновешенностью». О баронессе предпочли забыть, ее даже хоронили тайно, как важного государственного преступника, на маленьком кладбище Хайлигенкройца.

Интересный факт: осматривавший тело девушки доктор Видерхофер писал о лице покойной, что «одна сторона…была изуродована пулей, так что глаз выпла из глазной впадины, зато с другой стороны лицо ее сохранилось во всей красоте».

В апреле 1945 года во время взятия Вены советскими войсками каменный склеп над могилой Вечеры был разбит артиллерией и долгие годы оставался в таком состоянии.

В 1959 году молодой медик Герд Холлер, увлеченный делом о самоубийстве Рудольфа и Марии, с разрешения представителя семьи Вечера осмотрел останки юной баронессы. Герр доктор тщетно искал следы «изуродованного пулей» глаза – череп был цел, из чего тот сделал вывод, что выстрел не был причиной смерти Марии. По версии Холлера, она погибла от последствий недавно сделанного аборта, а Рудольф из-за гибели возлюбленной покончил жизнь самоубийством.

Таким образом, мы вновь возвращаемся к зелью венской Локусты – похоже, Мария таки хлебнула снадобья Эммы Биккер. Об этом свидетельствует возглас о «цианистом калии» камердинера Лошека. Эту весть граф Йозеф Хойос, вместе с Лошеком вошедший в роковую комнату и лично видевший трупы, поведал в тот же день в Вене генерал-адъютанту Эдуарду Паару для передачи императорской чете. Версия об отравлении стрихнином была основной и у самого Франца Иосифа, пока лейб-медик Хофрат фон Видерхофер не огорошил монарха своими соображениями о «пуле». Правда, по утверждению венгерского писателя-криминалиста Иштвана Барта, медик осматривал труп Марии в полумраке, в крохотной каморке в Майерлинге. Видерхофер сам признавался, что «в такой темноте не в состоянии производить осмотр». Тем не менее он вынес свое оригинальное заключение, которое, видимо, и устроило императорский Хофрат.

Однако австрийская тайная полиция вскоре начинает негласное расследование происшествия. В интересах короны без всякого шума, иначе дотошная пресса знала бы об этом, она ищет человека, занимающегося изготовлением ядов. Казалось бы, зачем, если «револьверная» версия считается официальной?

Мало того, полиция начинает связывать ниточки загадочных отравлений в империи и, надо полагать, находить в них много общего с происшествием в Майерлинге. А поскольку у полицейских достаточно информаторов в известных кругах, сыщики выходят на след крайне осторожной Эммы Биккер.

Но не для того тиролька плела свою сеть, чтобы так просто капитулировать перед ищейками. Эмма бесследно исчезла из Вены, не поставив в известность даже своих немногочисленных знакомых. Прибывшим полицейским хозяйка пожаловалась, что тихая с виду квартирантка задолжала ей за полгода. В квартире была обнаружена целая тайная лаборатория: баночки с хитрыми порошками, неизвестные сушеные травы, зерна азиатских растений, тигли, реторты и загадочные тинктуры. Были здесь и готовые яды, в том числе тот самый индоловый алкалоид стрихнин, который еще в начале века был получен французскими химиками в качестве светло-бурого экстракта рвотного ореха – сухой чилибухи. Настойку стрихнина на спирту можно было использовать в качестве тонизирующего, а при нарушении дозировки превратить в смертельный яд.

Эмму Биккер, теперь уже как отравительницу, начали разыскивать по всей империи, но она как в воду канула. У экс-танцовщицы было звериное чутье на опасность, и она тонко чувствовала момент, когда требовалось бросать все и растворяться в этом недобром мире. Вероятно поэтому предпочитала не обрастать ненужным бытовым хламом, деньги держала в различных банках, а ценности - при себе.

В 1889 году Биккер покинула двуединую империю, как предполагала, навсегда. Бежать в европейские страны было глупо – там она наследила достаточно, и ее ориентировки могли быть в руках полиции Франции, Бельгии, Германии, Великобритании, Италии. Она вполне здраво рассудила, что маленькой женщине-иностранке несложно будет затеряться в необъятной России.

При этом далеко не юная и не бедная Биккер не собиралась прекращать криминальную деятельность. Целью австрийской Локусты было не залечь на дно, а напротив, восстановить «производственные связи» и продолжать то, что так неплохо получалось в Вене. Именно поэтому она бежала не в далекую Америку, Австралию, Южную Африку, где было достаточно германоязычных жителей, а поближе к азово-черноморским портам, откуда рукой подать до основных потребителей в Европе.

Но, конечно, жить Эмма планировала не в столицах, где сыскная полиция Ивана Путилина демонстрировала успехи в борьбе с самыми изощренными преступлениями. Лучше осесть в губернском, а то и уездном городке с хорошо налаженными транспортными коммуникациями, откуда вполне безопасно восстановить европейские связи и возобновить нелегкий труд отравительницы.

Идеальным местом для осуществления своих задач Эмма Биккер сочла Ростов-на-Дону. Портовой город стремительно рос и выходил в центры международной торговли, имел на тот момент около десятка иностранных консульств и устойчивые связи с заграницей. Через него шла оживленная торговля, работали сотни иноземных негоциантов, торговых представителей, агентов, концессионеров. Появление иностранки под именем Эмма Махт не вызвало бы здесь ни малейшего подозрения. Интересы подданных Австро-Венгерской и Германской империй в Ростове защищал консул Август Берман, принимавший в собственном доме на углу Малой Садовой и Малого проспекта.

Но жить одинокой иностранной подданной в Ростове без дела тоже подозрительно. Иностранцы непременно занимались разного рода коммерцией, и для отвода глаз Биккер должна была завести какой-нибудь бизнес, что вполне объясняло бы получение многочисленных посылок из-за границы.

Эмма сняла скромный дом не в самом деловом центре, а чуть поодаль, в купеческом районе на Рождественской, 33 (ныне улица Обороны) и открыла там салон модной одежды. Модистка – вполне респектабельное занятие для иностранок: ростовчане обожали европейскую моду и наряды, с упоением внимали каждому веянию от «старосветских» кутюрье. При этом дамскими портными в Ростове были почти сплошь мужчины, зато модистками – одни женщины. Иностранка-модистка – что может быть безобиднее?

С начала 90-х годов XIX века модная мастерская фрау Эммы Махт тихонько приторговывает в городе. В особой рекламе таинственная модистка не нуждалась, она значится только в обязательном для бизнеса сборнике «Весь Ростов-на Дону на 1895 год». Конечно, «модистка» создавала только видимость деятельности – немногочисленные клиенты редко баловали вниманием ателье, расположенное в стороне от кипучих Большой Садовой, Московской и Таганрогского проспекта. Саму хозяйку, почти не говорившую по-русски (обычное явление для иностранцев в России, где многие владели немецким), мало кто видел, она редко спускалась со своего второго этажа. Принимавшие посетителей приказчики, закройщики и белошвейки свое дело знали и вполне справлялись самостоятельно. Они считали естественным, что поступавшие из-за границы наглухо закрытые ящики сразу переносятся наверх к «фрау». Не удивлялись и тому, что хозяйка допускала к себе некую старуху-нищенку. Мало ли какие причуды у этих басурман: убогих да юродивых на Руси всегда обласкивали.

Откуда оборванка приходила и что с собой уносила, никто не интересовался – может, испорченную одежду в тюках подбирала. Да и странные запахи в доме связывали именно с ее визитами. Кто была та женщина, откуда взялась и куда затем пропала, неизвестно.

Между тем, как раз через нее Биккер восстанавливала свои каналы связи. От бабульки многого не требовалось – отнести письменное распоряжение на почту «от барыни». Принять там же «по письму» небольшие маркированные свертки-бандероли весом не более трех килограммов – цена три копейки за «образец товара». В такие свертки прекрасно помещались ингредиенты для изготовления затейливых эмульсий, экстрактов, тинктур алкалоидов. Неграмотная нищая старушонка – лучшая ширма для думающего преступника. И сама не сворует, ибо считать не умеет, и корреспонденцию не прочитает, и никто не полезет ее обыскивать.

Почта тогда была одним из основных каналов для деловой переписки и передачи коммерсантами необходимых бумаг и образцов товаров через посылки и бандерольные отправления.

Тогда же по России прокатилась собственная волна отравлений. Глава столичной полиции Иван Путилин вспоминал, как в эти годы богатого старого откупщика Никифорова отравила его молодая супруга Федосья Тимофеевна. Или как несовершеннолетнюю наследницу крупного купеческого состояния (около трехсот тысяч рублей) Наталью Приселову дядюшка-опекун травил крайне оригинальным и неизвестным дотоле в России способом – помещенным в букет сухих цветов свежей индийской лилией (растение из семейства лилейных - lilea indica foetida). Ее приторный аромат медленно, но верно поражает дыхательные пути и сводит в могилу того, кто долгое время находится в комнате.

А ведь именно в Индии располагались основные поставщики «образцов товаров» модистки Махт, и как раз индийская посылка стала причиной раскрытия ее истинного лица.

Великую отравительницу подвела случайность – та самая старуха-нищенка, предтеча Шуры Балаганова. Получив от Эммы достаточную сумму «за конспирацию» (в этом нет сомнений, осторожная тиролька никогда не была скрягой), бабуля-ростовчанка не удержалась и стянула на Старом базаре ридикюль у зазевавшейся хабалки. Та в крик. Лапищами расшвыряла народ и мертвой хваткой вцепилась в старуху, не успевшую запихать кошель в прореху на дырявой поддевке. Городовой бабульку знал, она примелькалась на базаре, хотел отпустить с тумаками. Но хабалка ни в какую – дескать, надо обыскать хатенку старой грымзы, мало ли что она у честных людей уже высвистала из карманов.

Делать нечего, городовой в сопровождении толпы потащил убогую в ее логово, знакомое всем. Каково же было удивление служивого, когда в перекошенной халабуде обнаружились странные пакеты с иноземными надписями.

Бабуля в обмороке, городовой струхнул, послал за приставом. Злющий пристав второго участка есаул Иван Попов, которого оторвали от обеда, хотел было сходу наорать на тупицу-городового, да увидев находку, поостерегся.

Пакеты забрали в участок, разыгрывающую паралич убогую тоже. Там осторожно развернули пакеты – выпали какие-то спеленанные в бумагу пахучие порошки. Пригласили знающего врача, тот понюхал, посмотрел в лупу, затем выгнал всех из комнаты и объявил, что в пакетах особо опасные яды.

Бабку прижали как следует, и та с чистой душой созналась, что с пакетами на почту ее посылает модистка Махт.

В дело вмешался полицмейстер, войсковой старшина Николай Лазарев, быстро сообразивший, что наконец в его руки попала важная фигура. Какая именно, понять было сложно - то ли социалистка, то ли анархистка, то ли вообще опасная персона. Он распорядился установить наблюдение за модной мастерской, а почтмейстера обязал перлюстрировать корреспонденцию иностранки и вскрывать в присутствии полиции и врачей приходящие на ее адрес посылки. Само собой, негласно.

Вскоре для фрау Махт пришла посылка из Калькутты. Лазарев лично примчался на почтамт. Опытный полицейский врач в перчатках аккуратно взломал ящичек и развернул плотную бумагу. Там был заботливо упакованный деревянный горшочек-калебас, в котором находилось порядка пяти фунтов побегов какого-то растения с белыми цветочками, покрытыми нежной корочкой. Внимательно осмотрев его, врач уверенно констатировал – Strychnos toxifera, более известный широкой общественности как сырье для изготовления яда кураре. Как раз подобного типа лианы и были преподнесены девице Приселовой, о чем писал сыщик Путилин. Мы вполне можем предположить, что описанный гением русского сыска случай – дело заботливых ботаническо-фармацевтических рук Эммы Биккер, выполнившей из Ростова заказ подмосковного дядюшки-опекуна.

Теперь у полиции наконец появился повод навестить с обыском саму модистку. Но фрау Махт, которой сообщили о задержании нищенки, не собиралась радовать полицию встречей со своей персоной – как обычно, все самое ценное было у нее под рукой, и она вновь исчезла без следа. Докладывать начальству было нечего, оттого полицмейстер Ростова распорядился огласке дело не предавать.

Лишь через два месяца Эмму Биккер задержали на австрийской границе, опознав по много лет хранившимся у пограничников полицейским ориентировкам.

Австрийская тайная полиция, которая провалилась на много лет раньше, также не собиралась подставляться прессе и поднимать шумиху вокруг пойманной отравительницы. Следствие по ее делу шло долго. По сути, Биккер лично никого не убивала. Она лишь изготавляла различные яды по желанию заказчиков; о том, что именно ей вменять, спорили бесконечно. Но, надо полагать, из императорского Хофбурга последовало недвусмысленное распоряжение, и в 1901 году суд вынес крайне жесткий вердикт: пожизненное заключение. Для женщины вообще немыслимое наказание. Подобный приговор в двуединой империи выносили лишь некоторым участникам убийства эрцгерцога Франца Фердинанда, анархисту Луиджи Лукени, убившему напильником в Женеве в 1898 году мать злополучного Рудольфа императрицу Елизавету Баварскую, и особо опасным политическим и уголовным преступникам.

Но именно к Эмме Биккер эту меру наказания применили, да еще и не предавая делу общественную огласку. Стало быть, Хофбургу было что скрывать.

Осужденную не стали отправлять отбывать заключение за пределы Австрии - мало ли что. Местом пребывания Биккер определили центральную уголовную тюрьму Вены.

Надо думать, условия там были еще те, так как тиролька выдержала всего семь лет. Осенью 1908 года от некой дамы в тюрьму ей было прислано белье, а вскоре, при осмотре камеры поутру, Эмма Биккер была обнаружена мертвой. В белье оказался тщательно зашит яд, изготовленный по рецепту самой австрийской Локусты. Кто был его изготовителем, а значит, и наследником зловещей Эммы, осталось неизвестным.

Впрочем, и Луиджи Лукени в этой тюрьме долго не выдержал – в 1910 году он повесился в своей камере.

В ноябре 1908 года в газете «Петербургский листок» вышла крохотная заметка о смерти венской затворницы, а 24 ноября того же года уже в ростовской газете «Приазовский край» откликнулись на событие материалом о донском следе великой отравительницы.

За неимением мало-мальски достоверных сведений о жизни Эммы Биккер мемуаристы предпочли вообще не касаться ее персоны. А жаль. Жизнь великой преступницы – готовый сценарий для хорошего сериала.

Об авторе: