Ростов и Одесса. История криминальной парочки

Одесса «домамкинского» периода: 
 от большой деревни до Черноморского Вавилона

Вообще-то официально Ростов и Одесса оформили свой союз лишь 3 сентября 2009 года, когда мэр донской столицы Михаил Чернышев и градоначальник Южной Пальмиры Эдуард Гурвиц подписали соглашение об установлении побратимских отношений. Хотя «побратимские отношения» – это явно не о Ростове и Одессе. Они же не братья, а папа с мамой, стало быть, и отношения у них семейные.

С недавних пор некоторые обидчивые одесситы взяли моду открещиваться от родства с ростовчанами. Так, одесский писатель Валерий Смирнов утверждает: «…одесситы никогда не имели славный город Ростов за своего папу и не помнят, чтобы Одесса с кем-то венчалась. Словосочетание «Одесса-мама» соответствует выражениям «матушка Россия» и «ненька Украина» в русском и украинском языках. Что зафиксировано во множестве литературных произведений, где за нашего гипотетического папашу даже не намекается. И вообще, кто такой этот Ростов?.. Или тот в больших кавычках папа дал миру столько великих ученых и деятелей культуры? Или он, как Одесса, не то что первым в стране, а вообще заработал Золотую Звезду? Или имя его по сию пору гремит по всей планете? Или из произведений выразительного и изобразительного искусства, где идет за него речь, можно составить целую библиотеку, картинную галерею и фильмотеку? Я не скажу, чтобы да, так нет. Я скажу: не смешите мои тапочки».

Попробуем просветить господина Смирнова. Парочка Ростов-папа и Одесса-мама известна с давних времен, и при указании на семейное положение одного из супругов у любого жителя Украины и России невольно в памяти всплывает второй. Что касается упоминаний Одессы-мамы в литературе, то в довоенный период это было редкостью. Можно, конечно, вспомнить стихотворение Маяковского «Американские русские»:

Горланит по этой Америке самой 
стоязыкий народ-оголтец.
Уж если Одесса – Одесса-мама, 
то Нью-Йорк – Одесса-отец.

Или Константин Паустовский в «Книге скитаний» вспоминает: «Багрицкий говорит – «Остается пятьсот рублей на дожитие в Москве и на обратную дорогу до Одессы-мамы». Хотя книга написана в 1960-е годы, повествование относится к началу 1920-х. То есть Одесса-мама была известна, однако в литературе это название не особо закрепилось.

Что касается подвигов на полях войны и на ниве культуры, этот аргумент вообще нелеп. Дело в том, что эпитет «мама» в отношении Одессы имеет явный криминальный оттенок, о чем упорно пытаются забыть многие нынешние одесские обитатели. На страничке в Интернете, посвященной Одессе, читаем: «Одессу стали именовать мамой с первых лет ее основания, то есть начиная с конца XVIIIвека. За то, что здесь можно было любому найти себе пристанище, Одессу и именовали мамой». 

Одесса, вид на Аркадию, 1880-1890. Источник: etoretro.ru 

Увы, мы не найдем ни одного факта, который свидетельствует о том, что Одессу в XVIII веке именовали «мамой». Напомним, что на месте Одессы прежде находилась турецкая крепость Хаджибей (первое упоминание о ней относится к 1415 году, в составе Османской империи – после 1529 года). К России крепость отошла по результатам русско-турецкой войны в декабре 1791 года. В 1793 году Хаджибей (через год переименованный в Одессу) было решено перестроить и расширить. Но в 1795 году крепость насчитывала 2349 душ жителей – другими словами, богом забытая дыра. Называть ее «мамой» было не за что. Российское население сюда не рвалось, и Екатерина II приказала заселять крепость единоверными народами, страдающими под турецким игом: им все равно деваться некуда. 

Наполнению Одессы не помогла даже политика российских властей, которые даровали свободу крестьянам, бежавшим в Новороссию. России нужна была успешная колонизация новых земель. Но земледельцев привлекали сельхозугодья, а не строительство порта и города. 

Другой сетевой источник излагает миф более обтекаемо: «Известность молодой Одессе в Российской империи и за границей принесла людская молва. Сюда стекались болгары и греки, албанцы и итальянцы, армяне и французы, русские и украинцы, поляки и евреи... Может, именно тогда и возникло знаменитое выражение «Одесса-мама», ведь она давала всем желающим свой приют».

Смешенье рас и языков в Одессе и впрямь наблюдалось уже в первые десятилетия XIX века. Но даже успешный генерал-губернатор Одессы Эммануил Осипович (Арман дю Плесси) де Ришелье, назначенный в 1803 году императором Александром I,  признавал, что в годы его правления Одесса представляла собою «не более чем деревню». 

Во время преемника Ришелье – Александра де Ланжерона Высочайшим указом 1817 года Одесса была объявлена порто-франко, то есть свободным портом, которому разрешен беспошлинный ввоз и вывоз товаров. Это способствовало расцвету города. И все же «мамой» Одессу никто и тогда не называл – этому препятствовало как раз смешение языков, разноплеменность населения. Еще не сформировался единый «одесский народ», особый «одесский язык», город напоминал вавилонское столпотворение – веселое, яркое, но неоднородное. Неслучайно Одессу так и прозвали – Черноморский Вавилон. Кого здесь только не было: австрийские сербы, немецкие меннониты, аристократы, удравшие из революционной Франции, греки, болгары, албанцы, бежавшие от османского ига! Многие новоявленные одесситы родились в Греции, Италии, Германии, Франции, Швеции, Дании, Соединенных Штатах, Турции, Египте, Персии… Долгое время среди горожан преобладали именно иноземцы. В 1819 году только 25% одесситов были русскими, украинцев – и того меньше. 

Каждая народность занималась своим делом: греки, итальянцы и немцы контролировали оптовую торговлю, евреи были банкирами и маклерами, французы продавали вино, караимы – табак и товары Востока. Местный бомонд говорил по-французски, зато вывески писались по-русски и по-итальянски. В одном и том же театре нередко шли оперы… на пяти разных языках! Одесса представляла собой не столько русский, сколько европейский город. Только к 1859 году, когда в городе уже насчитывалось 111 тысяч человек, здесь стали преобладать русские. Так что Одесса в целом не была для ее пестрого народа ни мамой, ни муттер, ни мазэ, ни даже мамма миа.

Одесская выставка. Вид на вход. 1900-1930. Источник: etoretro.ru 

Богатая криминальная невеста

Мамой Одесса стала к концу XIX века. Писатель Эфраим Севела (1928-2010) справедливо отмечает: 
«В мое время Одесса была мамой, и все мы, ее дети, называли этот город  Одессой-мамой. Вы спросите, почему? И я вам отвечу. Одесса славилась такими ворами, такими бандитами, каких свет не видывал и больше, я думаю, не увидит. Народ измельчал. Одесса была столицей воровского мира всей Российской империи — по этой причине ее ласково называли мамой».

Свою роль сыграло южное расположение города. Уголовный люд неслучайно до сих пор называет себя «бродягами» и «босяками», эта традиция идет еще с каторжанских времен. А босяков всегда тянет в теплые края. К тому же в богатом торговом, портовом, промышленном городе удобно «работать» («работа» на жаргоне означает преступную деятельность). Таковым Одесса становится именно на переломе XIX-XX веков. Громадные обороты порта способствуют процветанию Южной Пальмиры. Но и в середине века Одесса все же оставалась уездным центром с неразвитой инфраструктурой. Город в этом смысле недалеко продвинулся с пушкинских времен. Вспомним «Евгения Онегина»:

А где, бишь, мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал. 
Я б мог сказать: в Одессе грязной – 
И тут бы, право, не солгал. 

В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.

Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут,
И в дрожках вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.

Снабжение города водой, санитарное состояние в целом было скверным. Из-за этого то и дело вспыхивали эпидемии чумы и холеры.

Зато к концу XIX века Одесса по экономическому развитию и численности населения становится четвертым городом в империи после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы. А заодно превращается в настоящий рай для уголовного мира России. Сюда потянулись жулики со всех концов империи. Здесь было чем поживиться. А также – удобно разместиться. Окраины Одессы (вотчины местного пролетариата) оставались запущенными и смахивали на нынешние бразильские фавелы. Здешние пролетарии зачастую мало отличались от уголовников. Позднее, в 1918 году, на это указывала в секретном докладе лидер одесских большевиков Софья Соколовская:  «Одесский пролетариат – это бандиты-спекулянты, гниль… в Одессе без денег революция не двигается ни на шаг». 

Одесса, Оперный театр, 1974. Источник: etoretro.ru 

Да, значительная часть профессиональных преступников обитала именно на рабочих окраинах. Многие были связаны приятельскими (и даже родственными) отношениями с жульем и бандитами, а нередко и сами совмещали полезное с приятным. Немало уголовников выходило из рабочей и ремесленной среды. Когда твои соседи и близкие бандиты да воры, как удержишься? Такие «пролетарские районы» перечисляет Константин Паустовский: «В предместьях – на Молдаванке, Бугаевке, в Слободке-Романовке, на  Дальних и Ближних Мельницах – жило, по скромным подсчетам, около двух тысяч бандитов, налетчиков, воров, наводчиков, фальшивомонетчиков, скупщиков краденого и прочего темного люда». 

Вот для этих людей и их «коллег» по уголовному ремеслу Одесса к началу ХХ века становится настоящей мамой.

…и состоятельный уголовный жених

Под стать будущей супруге оказался и Ростов-на-Дону. Начало городу положил указ императрицы Елизаветы Петровны от 15 декабря 1749 года об учреждении Темерницкой таможни. Затем здесь появляется порт, потом военная крепость Димитрия Ростовского. Гарнизон насчитывал более четырех тысяч человек, еще тысяча проживала в окрестных слободах. То есть изначально Ростов был крупнее будущей Одессы.
К середине XIX века Южная Пальмира значительно обогнала Ростов в развитии, но со второй половины XIX века Ростов, как и Одесса, переживает период бурного роста. Если в 1850-е годы годовой экспорт товаров за рубеж составлял около 3,5 млн рублей, то в 1870-е этот объем превысил 22 млн рублей в год. До 1917 года Ростов был третьим в России по внешнеэкономическому торговому товарообороту. 

При этом, повторимся, на переломе XIX-XX веков Ростов значительно уступал Одессе. Согласно переписи населения 1897 года, жителей в Ростове было около 120 тысяч человек. Одесское народонаселение к тому времени составляло свыше 400 тысяч, то есть превышало ростовское почти в три с половиной раза! 

И все же Ростов с Одессой был вполне сопоставим. Город являлся одним из крупнейших пунктов вывоза хлеба за рубеж, а экспорт железа через ростовский порт составлял четверть экспорта страны. Во второй половине XIX века Ростов превратился в важнейший железнодорожный узел. 

Ростов-на-Дону, вид на Александро-Невский собор и Госбанк, 1930. Источник: etoretro.ru 

К середине XIX века Одесса и Ростов стоят рядом как два крупнейших города Южной России. В одном из документов Екатеринославского губернского правления 1871 года читаем: «Из всех городов Новороссийского края после Одессы Ростов по своим денежным оборотам, городскому хозяйству и торговому значению бесспорно занимает первое место».

Таким образом, и Ростов-на-Дону привлекал к себе, как магнит, уголовников со всей России. К началу ХХ века город получает титул «Русский Чикаго», хотя это не было связано с разгулом преступности. Ростов назвали так по аналогии с американским Чикаго, одним из финансовых центров и крупнейшим транспортным узлом Северной Америки. Кроме того, Ростов был построен по американскому типу «двух улиц» – широких авеню и пересекающих их стрит. Но уже к середине 1920-х годов сравнение получает дополнительную окраску. Чикаго в 1920 году приобрел по всему миру дурную славу «гангстерской столицы» США. А Ростов к тому времени гремел как столица криминальной России.

А идише мама…

При этом первой столицей преступного мира империи стала все же Одесса, поскольку была крупнее Ростова, экономически превосходила его и к тому же играла роль всероссийского курорта, каковых на территории империи насчитывались единицы. На лечение и отдых в Одессу стекались богатые люди со всей России. Прибавим сюда международный порт, немыслимое количество богатых иностранцев – легкой добычи для воров и мошенников. Косвенное подтверждение того, что первой титул столицы получила именно Одесса, находим в «Справочнике по ГУЛАГу» Жака Росси – француза, «тянувшего срок» в ГУЛАГе с 1937-го по 1955 год: «Одесса-мама(об Одессе, столице воровского мира). В XIX в. и до начала 40-х гг. ХХ-го О. была главным центром российской уголовщины. Среди одесских блатных было много евреев и ряд блатных слов происходит из идиш».  

Но если уголовный мир России провозгласил столицей Одессу, на кой шут ему понадобилась вторая? Какой смысл в создании криминального «семейства»? И тут нам придется обратиться к истории еврейской общины Одессы. Как известно, указом Екатерины II от 23 декабря 1791 года евреям запрещалась запись в купечество внутренних городов, что положило начало «черте оседлости»: расселение и передвижение евреев ограничивалось определенными территориями. В основном это области, аннексированные Россией у Польши (значительная часть Царства Польского, Литвы, Белоруссии, Бессарабии), где проживало много евреев. 

Ростов-на-Дону, общий вид города. Источник: etoretro.ru 

Но русское правительство было заинтересовано в колонизации малонаселенного, экономически бедного Новороссийского края и Таврической области, которые империя «отрезала» у турок. Так что даже после указа Екатерины о высылке евреев из городов внутренней России за ними осталось «право на Новороссию». И в Одессу хлынули толпы еврейских переселенцев.

Эти люди резко отличались от представителей традиционной еврейской диаспоры. Позже собратья-иммигранты назовут их «отвратительными», «развращенными» бродягами и авантюристами, отбросами, «свободными от цепей традиции». Последнее замечание существенно. Одесские евреи отличались свободными нравами и отходом от строгой религиозности. Иудейский изоляционизм раздражал авантюристов, являясь преградой для их самоутверждения и обогащения. А город кружил голову потрясающими возможностями для предприимчивого человека. В 1817 году несколько крепких еврейских ребят отдубасили городского раввина Бериша бен Исраэля Ушера из Немирова за то, что тот требовал  строгого соблюдения ритуалов. Да, одесские евреи резко дистанцировались от фанатичного иудаизма. Многие вообще отказались от исполнения религиозных обрядов. 

Вообще Одесса славилась либерализмом. Это был один из немногих городов, где евреи активно участвовали в городском самоуправлении. Местные власти относились к ним с большой симпатией и терпимостью. Одесса становится для них неофициальной столицей российских евреев, городом мечты. Здесь евреи по численности были второй национальностью после русских. Одесский воздух казался воздухом свободы. Ведь даже в Киеве и Варшаве права на жительство иудеев были ограничены (а в Киеве временами действовал полный запрет).

К этому времени еврейская прослойка значительно расширяет свое влияние в блатном мире всей империи. В российском преступном сообществе конца XIX века явно обозначились два основных течения – «еврейское» и «славянское». Это проявлялось как в подходе к самому преступному ремеслу, так и в уголовном жаргоне. Так, журналист и писатель Алексей Свирский (до крещения – Шимон Довид Вигдорович) публикует в Ростове-на-Дону серию очерков «В стенах тюрьмы. Очерки арестантской жизни» (1894) и «По тюрьмам и вертепам» (1895), где мы уже встречаем жаргонную лексику, заимствованную из идиша и иврита – маровихер, шниф, шухор, шпаер. Свирский сам пятнадцать лет бродяжничал (Север, Центральная Россия, Украина, Балтийский край, Литва, Польша, Крым, Кавказ, Бессарабия, Туркестан) и побывал во многих тюрьмах империи, так что тему знал не понаслышке.

Ростов-на-Дону, вид на Александро-Невский собор. Источник: etoretro.ru 

Итак, на переломе XIX-XX веков богатая, теплая Одесса становится Меккой для российских уголовников. Но здесь уже сложилось особое криминальное сообщество, где ведущую роль играют уголовники-евреи. Одесский вор любил «чистую» и «тонкую» работу, в отличие от славянских «коллег». Это отмечал в начале ХХ века киевский журналист и писатель Григорий Брейтман, автор исследования «Преступный мир. Очерки из быта профессиональных преступников» (1901). В частности, он указывал на существенное различие карманников еврейских и русских:

«Карманный вор на специальном воровском жаргоне называется  «марвихер». Это название распространяется на всех воров, занимающих­ся карманными кражами. В воровском обществе эти воры пользуются большим почетом и уважением. Преступники считают и называют их «аристократами». «Марвихеры-аристократы» большею частью ев­реи, поляки, греки, а русские встречаются ме­жду ними сравнительно редко…
Имея определен­ное постоянное жительство в каком-нибудь месте, где живут их семьи, они никогда не воруют в родном городе, а уезжают в дру­гое более отдаленное место… Собираясь «райзен», т. е. путешествовать, вор не­пременно берет с собой товарища, который служит ему помощником. Такой помощник на воровском жаргоне называется «фартицером» или   «затырщиком», сам же вор именуется «торговцом»…

Приезжая в какой-нибудь город для  «торгов­ли», торговец и «фартицер» садятся, например, в театре, и, наблюдая за публикой, выбирают себе подходящую жертву.  Жертва эта должна непременно иметь вид барина… и такая жертва носит у воров  кличку «прыц»… бумажник называется у воров «кожа» или «тувиль».

Кроме «марвихеров», ворующих у «прыца», есть карманные воры, которые воруют уже у «грача». «Грачом» на воровском наречии называется богатый купец, подрядчик и вообще богатый, но простой человек. Такие воры отличаются от «аристократов» тем же, чем «прыц» разнится от «грача». Это по наружности уже не джентельмены, а напоминают доверенных приказчиков, артельщиков или средней руки купцов. Такие воры происходят всегда из русских. Бумажник с деньгами и документами у них называется не «кожа», а «лопатник»… Вообще жаргон их состоит больше из русских слов, в противоположность »аристократам», у которых преобладают еврейские выражения».  

Как мы узнаем из рассказа, евреи в основном занимались «аристократическими» карманными кражами и даже выезжали с этой целью за границу, русские же «втыкали» там, где народ попроще, посермяжнее. И жаргон у них был разным.  Сам термин «марвихер» происходит от ивритсткого «марвиах» – зарабатывающий, получающий пользу. В идише добавилось окончание «-ер» («марвихер» или «маравихер»), что, как и в немецком языке, указывает на профессию, занятие, образ жизни – добытчик. Русские названия воровской специальности – кармаш, щипач, ширмач. Сейчас слово «марвихер» ушло из активной лексики блатного арго. 

Ростов-на-Дону, общий вид города. Источник: etoretro.ru 

Можно приводить еще множество примеров разницы в менталитете еврейских и русских уголовников, который отразился в жаргоне («шниффер» и «медвежатник», «шоппенфилер» и «городушник» и т. д.). Различия эти диктовались окружающей средой. В Одессе, городе с обилием иностранцев, изысканной публики, богатых аристократов, балами, операми и променадами, вор, преступник должен был соответствовать «интерьеру». Вот как описывает «марвихеров-аристократов» тот же Брейтман:

«Если бы кто-либо из читателей увидел вора, совершающего подобные кражи, он с трудом поверил бы, что перед ним профессиональный преступник. Такой вор скорее похож на доктора, адвоката, агента страхового общества, у него благообразная наружность, прекрасные манеры; на нем великолепный костюм всегда от лучшего портного… Многие говорят на нескольких иностранных языках, часто отправляются на гастро­ли в населенные центры других государств».

«Русаки» же, славянские воры (равно как и цыганские, татарские, кавказские преступники) были чужды этому. Они «работали» с иной категорией жертв: богатые купцы, приказчики, состоятельные крестьяне-хозяева, провинциальные помещики и т. д. Таким образом, Одесса осуществляла естественную «фильтрацию» уголовников. Нет, дорогих собратьев здешние жулики встречали душевно. Хотя лишние конкуренты криминальному миру Одессы не были нужны, сами одесситы охотно гастролировали с поддельными паспортами по всей России (кстати, фальшивые документы назывались у славян и евреев тоже по-разному: у первых – «темный глаз», у вторых – «шварц-вейс», т.е. с немецкого «черно-белый»). Значит, необходимы связи, адреса «малин», скупщики краденого, подельники… Так что воровской интернационал надо крепить. 

Собственно, он крепился и в самой Одессе, где большинство все-таки составляли русские плюс украинцы. Однако и «славянским одесситам» ближе были местные еврейские пацаны, а не приблудившиеся соплеменники. Одесские жулики, несмотря на гостеприимство, не шибко давали развернуться у себя дома заезжим «гастролерам». Как говорится, все углы уже помечены. Аристократическую публику «чистили» еврейские мальчики и девочки, окрестных «лохов» попроще – местные русаки и украинцы. Вот для этих людей, объединенных не одним промыслом и местечковым патриотизмом, особым одесским говором, Одесса и стала «мамой».

Ростов-на-Дону, гостиница "Интурист", 1978. Источник: etoretro.ru 

 

…и а руссишер папа

Иногородние уркаганы ощущали эту дружелюбно-изоляционную атмосферу: показное «жульманское братство» при реальном нежелании пускать чужаков на свою территорию. И тогда «русаки» обратили взоры к соседнему купеческому Ростову. Здесь им было намного вольготнее и привычнее. Уже цитированный Жак Росси в «Справочнике по ГУЛАГу» отмечал: «… после Одессы Ростов-на-Дону стал одним из важнейших центров советской уголовщины».

Ростов-на-Дону стал второй столицей преступного мира не только в противовес Одессе-маме, но и как ее дополнение. Ведь Ростов-папа тоже не был чисто русским городом. До революции он числился одним из самых еврейских городов России. И до сих пор Ростов считается священным для евреев-хасидов всего мира, потому что здесь похоронен один из главных еврейских святых – пятый рэбе Шолом Дов-Бэр Шнеерсон, а также благочестивый Авраам-Хаим Беньяминович-Исар Каценеленбоген. 

Правда, ростовские евреи были в основном не «аристократами», а «пролетариями», ремесленниками: жестянщики, сапожники, слесари, возчики, часовщики, переплетчики. Таких «еврейских пролетариев» было немало и в Одессе. Однако там они растворялись на фоне роскошной жизни и аристократического антуража. В Ростове же еврей был «свой», «простецкий». И все же «папа», в отличие от «мамы», воспринимался жуликами как «русский». 

Отдельно остановимся на распределении ролей в криминальном дуэте. С одной стороны, раз Одесса уже была «мамой», Ростову по всем канонам драматургии оставалось назваться «папой». Даже если бы города стали уголовными столицами одновременно, это ничего бы не изменило, поскольку Одесса – женского рода, а Ростов – мужеского. Предпосылки для объединения Ростова и Одессы в одну семью создала еще императрица Екатерина II. Первоначально основатель города Осип де Рибас на придворном балу 6 января 1795 года предложил государыне переименовать Хаджибей в Одессос. У россиян тогда было принято на отвоеванных таврических и новоросских землях называть города греческими именами (Севастополь, Тирасполь, Херсон). Считалось, что неподалеку от Одесского залива в древности располагался античный Одессос. Правда, позже выяснилось, что Одессос находился на территории Болгарии, но, как говорится, проехали.

Предложение де Рибаса императрица приняла, но отредактировала: «Пусть Хаджибей носит древнеэллинское название, но в женском роде – Одесса». Почему именно «в женском роде», государыня не стала объяснять, да никто и не поинтересовался. Одним росчерком пера провели операцию по перемене пола. Любопытно: а ежели бы предложение де Рибаса было принято без поправок, возник бы супружеский союз Ростова и Одессоса? Пикантный вопрос…

Ростов-на-Дону, общий вид на город с Соборной колокольни. Источник: etoretro.ru 

И еще одна деталь. Половое разделение криминальных столиц точно отражает принцип национальной идентичности каждой из них: ведь в еврейской традиции национальность человека определяется по матери, а в славянской – по отцу. Уркаганы, конечно, об этом не задумывались, но получилось символично.

Возникновение двух уголовных центров не привело к расколу криминального сообщества. В преступном мире России национал-шовинистические настроения не приветствовались. Здесь о человеке судили по уровню его «профессионализма» и «товарищеским» качествам (до революции слово «товарищ» среди воров еще не было девальвировано). Так что евреи в преступном мире пользовались заслуженным авторитетом. 

Формула «Ростов-папа, Одесса-мама» возникла первоначально именно в среде уркаганов-русаков. Это связано с особенностями русского маргинального сообщества. До революции профессиональные преступники называли себя бродягами, иванами. С «бродягами» ясно. Уголовники подчеркивали, что занимаются исключительно криминальным промыслом, не имеют ни дома, ни семьи, ни паспорта (у одесских евреев дело обстояло иначе: традиционно они очень ценили семью и родной очаг). А почему  «иван»? Поначалу определение этих уголовников звучало как «иван, родства не помнящий». Оборот перешел в жаргон арестантов из официальных бумаг. Иван у русских самое распространенное имя: даже в сказках его носят главные герои от дурака до царевича. Поэтому, когда задержанного бродягу спрашивали об имени, он обычно так и аттестовал себя – «Иван». На вопрос о месте проживания и родственниках следовал стандартный ответ – «не помню». Так и записывали – «Иван, не помнящий родства» (позже фразеологизм обоснуется в литературном языке для обозначения человека, который оторвался от своих корней). 
 

Семейная борьба за «авторитет»

Жак Росси подчеркивает: Одесса была главным центром российской уголовщины до начала 40-х годов ХХ века. То есть впоследствии Одесса перестала быть «главным центром». Почему?

Началось это еще в начале ХХ века, когда Одессу охватил промышленный кризис, из которого она стала выходить в 1910 году. Но тут грянула первая мировая война. Резко сократилась внешняя торговля через порт и выпуск продукции на экспорт, а к 1915 году фактически перестает существовать черта оседлости, поскольку тысячи еврейских беженцев из западных губерний хлынули на восток, и власть вынуждена была разрешить им проживание по всей империи. Окончательно отменило черту оседлости Временное Правительство в 1917 году. Это означало потерю Одессой статуса главного еврейского города. Перед «народом рассеяния» открылись перспективы освоения всего российского пространства. 

Этот процесс особенно активизировался после победы партии большевиков, в руководстве которой евреи были представлены массово: ограничение прав российского еврейства и распространенный в империи антисемитизм способствовали культивированию среди «народа рассеяния» революционно-экстремистских настроений. «Исход» на восток отрицательно сказался на статусе Одессы как криминальной столицы.

Одесса, Потемкинская лестница, 1900. Источник: etoretro.ru 

Гражданская война слегка затормозила этот процесс. Город переходил из рук в руки, преступность свирепствовала, и к началу 20-х годов Одесса подошла в жалком состоянии. Здесь было разрушено четверть домов и многие предприятия, внешняя торговля прекратилась, численность населения резко упала. А после голода 1921-1922 годов в городе проживало 324 тысячи человек – примерно половина населения времен заката империи. 

Правда, затем Одесса начинает интенсивно возрождаться. К началу 1940-х годов здесь действует около 450 предприятий – почти столько же, сколько в 1900 году. Город становится крупнейшим всесоюзным курортом – 65 санаториев и 23 дома отдыха! Растет и население: по переписи 1939 года под крылом «мамы» насчитывалось более 600 тысяч одесситов.

Однако не стоит на месте и Ростов. Разрушения и потери от гражданской войны здесь были несопоставимы с одесскими, поэтому и восстановление «папы» проходило менее болезненно. Ростов растет и развивается быстрее, чем Одесса. Город значительно увеличивается по площади и населению, когда в 1928 году к нему присоединяется Нахичевань-на-Дону. С октября 1924 года Ростов – столица Северо-Кавказского края, с января 1934 года – Азово-Черноморского края, а в сентябре 1937-го – центр Ростовской области. В годы первой пятилетки здесь появляется огромная обувная фабрика. В 1930 году – крупнейший в СССР комбайновый завод «Ростсельмаш». К концу 1930-х годов по численности населения и уровню экономического развития Ростов входит в десятку ведущих городов Советского Союза.

И все же на поприще криминальной романтики Одессе удается отстоять ведущую позицию. Ведь в результате «второго еврейского исхода» Советская республика получает яркое явление в литературе, названное позднее «одесской школой». Возникает творческая плеяда замечательных писателей-одесситов, переехавших в столицу и добившихся громкого успеха: Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий, Илья Ильф и Евгений Петров, Исаак Бабель, Александр Козачинский, Лев Славин. Отдельно следует назвать великого Леонида Осиповича Утесова. Все эти люди способствовали расцвету и укреплению одесского криминального мифа.

Скандальную славу Одессе как матери советских уголовников создал «Одесскими рассказами» Исаак Бабель. Писатель воспел легендарную фигуру Мишки Японца (Япончика) – одесского бандита Михаила Винницкого, который позиционировал себя как «защитника угнетенных трудящихся», Робина Гуда местного розлива. Исаак Бабель переносит действие своего сборника в Одессу начала века. Но, предваряя публикацию первого рассказа «Король» (журнал «ЛЕФ», 1923), прямо заявляет: «Героем является знаменитый одесский бандит «Мишка Япончик», стоявший одно время во главе еврейской самообороны и вместе с Красными войсками боровшийся с белогвардейскими армиями, впоследствии расстрелян». То есть Беня Крик имеет своим прототипом Моисея Винницкого. 

В 1927 году режиссер Владимир Вильнер на Одесской кинофабрике снимает художественный фильм «Беня Крик». Возмущенная одесская пресса писала, что в картине пропагандируется «идеал молдаванских подонков», «кумир окраинной хулиганерии», «происходит открытое прославление уголовного хулиганства». Лазарь Каганович тоже раскритиковал «Беню Крика» как «романтизацию бандитизма».  Фильм сняли с проката. 



Но поздно: Япончик, он же Беня, уже превратился в миф о блатной Одессе. Позднее в комедии «Республика на колесах» (1928) Якова Мамонтова Леонид Утесов споет знаменитую песенку «С одесского кичмана», которую слегка «подправит» поэт Борис Тимофеев, прозрачно намекнувший на «красную эпопею» Мишки Японца. Как известно, бандиты Мишки воевали под знаменами Григория Котовского, были разгромлены у села Вапнярки, а бежавшего Мишку расстреляли красноармейцы:

С ванярского кичмана
Сбежали два уркана,
Сбежали два уркана на Одест…

Товарищ, товарищ, 
Скажи моёй ты маме,
Что сын ее погибнул на посте:
И с шашкою в рукою,
С винтовкою в другою,
И с песнею веселой на усте…

Конечно, никакого кичмана в Вапнярке сроду не было: мелковата она для тюрьмы. Так что Утесов в 1932 году записывает все же одесский вариант «Кичман» на граммофонную пластинку вместе с «Гоп со смыком» и «Лимончиками». «Вся страна пела, – рассказывал певец. – Куда бы ни приезжал, везде требовали: Утесов, «С одесского кичмана». Дошло до того, что Утесов исполнил лихие куплеты даже в Кремле по просьбе Сталина!

С Одесского кичмана, исп. Татьяна Кабанова

Яркой личностью был и писатель Александр Козачинский, повестью которого «Зеленый фургон» зачитывалась вся страна. В 1920 году он служил инспектором угро третьего района Одессы, был осужден на три года концлагерей за должностные преступления, оправдан, восстановлен, а затем, возмущенный взяточничеством, пьянством и беспределом «красных» милиционеров, организовал банду и совершал лихие налеты. В конце концов Александр Козачинский сдался своему другу – инспектору угро, будущему писателю Евгению Катаеву. Бандита приговорили к расстрелу, который заменили лишением свободы. В 1925 году Козачинского амнистируют, бывший атаман приезжает в Москву к Евгению Катаеву, работает вместе с ним репортером в газете «Гудок». А в 1938 году Козачинский выпускает повесть «Зеленый фургон», где выводит себя в образе лихого налетчика по кличке Красавчик, а автора «Двенадцати стульев» Евгения Катаева-Петрова делает прототипом сыщика Володи Патрикеева.

Особо следует выделить и знаменитую пьесу Льва Славина «Интервенция» (1932) о большевистском подполье Одессы в годы гражданской войны. Пьеса в 30-е годы с триумфальным успехом шла на сценах советских театров. Благодаря «Интервенции» «одесский язык» разошелся по всей России и вошел в моду. 

Позднее тот же Славин напишет сценарий фильма «Два бойца» (1943), где замечательный актер и певец Марк Бернес исполнил «одесскую» песню «Шаланды, полные кефали», мгновенно ставшую хитом дворов и подворотен. И это при том, что ни создатели песни, ни ее исполнитель не имели отношения к Одессе: поэт Владимир Агатов был киевлянином, композитор Никита Богословский – ленинградцем, а Бернес родился в Черниговской области и с семнадцати лет жил в Москве.  

Казалось, «мама» возвысилась над «папой» окончательно и бесповоротно. Но болезненный удар по статусу криминальной Одессы нанесла Великая Отечественная война. Одесса оказалась в зоне германской оккупации. Часть евреев успела эвакуироваться, многие были уничтожены немецкими и украинскими националистами. Если после гражданской войны Одесса-мама все же сохранила статус «еврейской столицы», то на этот раз он значительно поблек. 

Маршал Жуков в исполнении В.Меньшова. "Ликвидация", С.Урсуляк, 2007 

А в разрушение репутации «криминальной столицы» внес вклад маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Летом 1946 года в должности Главнокомандующего сухопутными войсками страны Жуков на заседании Главного Военного Совета был обвинен в незаконном присвоении трофеев, раздувании своих заслуг в деле разгрома Гитлера и «бонопартизме». Георгия Константиновича сместили с должности Главкома сухопутных войск и назначили Командующим войсками Одесского округа. Разъяренный Жуков прибыл в Одессу, где в это время наблюдался разгул бандитизма. Маршал предпочел бороться с этим явлением фронтовыми методами, и вскоре Одесса стала одним из самых спокойных городов страны. 

Впрочем, многие исследователи склонны считать это более мифом, нежели реальностью. Хотя о волне бандитизма тех лет рассказывают многие. Например, персональный водитель Сталина Михаил Ильченко вспоминал, что, «как только сгущались сумерки, начинались грабежи.  Люди уже не выходили на улицы. Одесса вымирала». Ситуация в городе сложилась действительно критическая. Жители отправляли гневные письма во все инстанции, требуя обуздать уголовников. 

Кинорежиссер Максим Файтельберг сообщает, что одесскому уголовному розыску в то время приходилось нелегко: «Подчас за ночь совершалось до 70 ограблений. А всего в уголовном розыске работало 80 человек. Поэтому, когда приехал маршал Жуков, партийные органы обратились к нему с просьбой помочь в ликвидации преступности». Одесский историк Виктор Савченко пишет: «Как только переодетые в гражданское офицеры Жукова замечали подозрительного, даже который просто подходил, чтобы попросить прикурить, они тут же открывали стрельбу на поражение. Им не нужны были аресты, они просто стреляли в людей, пока не отстреляли несколько сот человек за пару месяцев». К осени 1947 года Одесса была очищена от преступников. Бывший начальник политуправления МВД СССР генерал Зазулин утверждал, что на склоне дней Жуков не раз с гордостью рассказывал, как, будучи в Одессе, за одну ночь убрал всех главарей преступных групп, расхитителей и воров.

При этом чуть ли не половина вооруженных грабежей, убийств и пьяных выходок со стрельбой в первые послевоенные годы приходилась на долю военнослужащих. Вчерашние фронтовики чувствовали себя героями-победителями, проливавшими за страну кровь. А их обделили, бросили на произвол судьбы. Многие не имели семьи, образования, профессии, зато имели оружие и умение убивать. Одесский военный округ не был исключением.  Вот строки из докладной записки начальнику милиции Одессы и первому секретарю Ленинского райкома партии Одессы: « ...прошу воздействовать на командиров частей, допускающих безобразие и уголовные преступления со стороны военнослужащих, так как это приняло уже массовый характер. Начальник пятого отдела милиции г. Одессы». Понятно, что за борьбу с подобного рода криминалом отвечал именно командующий округом маршал Жуков. 



Итак, послевоенная Одесса уже далеко не та, что довоенная. А Ростов наращивает свой авторитет. Свидетельство этому можно найти хотя бы в известном автобиографическом романе «Блатной» Михаила Демина, который в послевоенные годы был вором в законе. Демин описывает появление в тюремной камере нового арестанта (действие происходит в 1947 году):

«…Кличка его была Гусь. Специальность – слесарь (квартирный вор). Сидел он по указу, имел 12 лет. Погорел на ночной работе в Киеве, а родом был из Ростова.
Рыжий (теперь уже вполне дружелюбно) сказал, посасывая цигарку:
- Ростовский босяк… Что ж, город это древний, благородный. Почти как наша Одесса.
- Что значит – почти? – пожал плечами Гусь. – Смешно даже сравнивать. Ростов испокон веку называют папой. Вдумайся в это слово! Папа!
- Ну, а Одесса – мать.
- В том и дело, – пробормотал Гусь, потянулся с хрустом, поправил мешок в изголовье. – В том-то и дело… Тем она и славится.
 И он, позевывая, процитировал слова старинной песни:
Одесса славится б…ми,
Ростов спасает босяков,
Москва хранит святую веру,
А Севастополь – моряков».

Итак, в послевоенное время «папа» сумел доказать, что не допустит в отношениях с Одессой никакого «матриархата». Тем более Ростов восстанавливался впечатляющими темпами и даже перегнал Одессу по количеству населения.

Но, если честно, на самом деле между одесситами и ростовчанами никогда не было споров и разногласий. Я помню свое детство и юность: при встречах с одесситами мы радостно обнимались и всегда держались вместе, действительно как родные. Братство крепилось с юных лет и постепенно переросло из криминального в общечеловеческое. 
Жаль, что сегодня оба города находятся по разные стороны баррикад. Но надеюсь, Украина с Россией все же найдут общий язык. А уж «папа» с «мамой» – тем более. Пусть даже этот язык будет с легким криминальным акцентом.