Абдулка против Янычара

Красочное описание тараканьих соревнований автор «Бега» дает в «пятом сне» действия третьего, где на фоне минарета и кровель домов возникает «необыкновенного вида сооружение, вроде карусели, над которым красуется крупная надпись на французском, английском и русском языках: «Стой! Сенсация в Константинополе! Тараканьи бега!!! Русская азартная игра с дозволения  полиции»… Сооружение украшено флагами разных  стран. Касса с надписями: «В ординаре» и «В двойном». Надпись над кассой на французском и русском  языках: «Начало в пять часов вечера»,  «Commencement а 5 heures du soir»». Сбоку ресторан на воздухе под золотушными лаврами в кадках. Надпись: «Русский деликатес – вобла. Порция 50 пиастров». Выше – вырезанный из фанеры и раскрашенный таракан во фраке, подающий пенящуюся кружку пива».


 

Далее следует «прямой репортаж» с самих бегов, в ходе которых таракан-«фаворит» Янычар «сбоит», а русская проститутка обвиняет владельца аттракциона Артура Артуровича в мошенничестве и подстрекает итальянских матросов поколотить «тараканьего царя». Затем вспыхивает драка английских матросов с итальянскими и появляется полиция. «Пятый сон» – одна из самых ярких издевательских сцен «Бега» наряду с эпизодом карточной игры в «девятку» между Корзухиным и Чарнотой.
 

Но, увы, Булгаков далеко не оригинален. Тема тараканьих бегов до него была блистательно отыграна Алексеем Николаевичем Толстым в сатирической повести «Похождения Невзорова, или Ибикус», опубликованной в 1925 году, то есть за четыре года до того, как Булгаков передал свою пьесу для репетиций во МХАТ. Есть и другой источник – известный русский сатирик Аркадий Аверченко, который, как и Толстой, в конце гражданской войны эмигрировал из Крыма в Константинополь. Действительно, Аверченко «оттоптался» на стамбульских тараканьих бегах раньше Толстого, в рассказах из сборника «Записки простодушного» (1922). Но по отношению к булгаковскому «Бегу» разница есть, и существенная.
 

Аверченко затрагивает тему тараканьих бегов вскользь. В «Лото Тамбола» он пишет: «…тут устроены тараканьи бега. Есть старт, тотализатор, цвета жокеев, и бегут живые тараканы; масса народу собирается играть. Есть верные тараканы. Фавориты». Русская эмигрантка из рассказа «О гробах, тараканах и пустых внутри бабах», «состоит при зеленом таракане» и поясняет автору: «…Зеленый таракан меня кормит. Собственно, он не зеленый, а коричневый, но цвета пробочного жокея, которого он носит на себе, – зеленые. И поэтому я обязана иметь на плече огромный зеленый бант: цвет моего таракана. Да что вы так смотрите? Просто здесь устроены тараканьи бега, и вот я служу по записи в тараканий тотализатор».
 

Если сопоставить рассказы Аверченко и эпизод из «Бега», можно с чистым сердцем утверждать, что Михаил Афанасьевич творчески развил тему, мимолетно затронутую предшественником.

Совсем не то с Толстым. В повести «советского графа» о похождениях прощелыги-эмигранта Семена Ивановича Невзорова бега дрессированных тараканов разрисованы во всех подробностях. И картина писана фактически тем же маслом, которое позже использовал Булгаков. Причем намного детальнее и еще более издевательски, нежели у автора «Бега». Нет ни малейших сомнений, что Булгаков черпал из Толстого, можно сказать, щедрой горстью, начиная в вывески. В «Беге»: «Тараканьи бега!!! Русская азартная игра с  дозволения  полиции». В «Невзорове»: «БЕГА ДРЕССИРОВАННЫХ ТАРАКАНОВ. Народное русское развлечение». И далее развитие темы аттракциона как «национальной традиции». У Толстого подельник Невзорова Ртищев «прочел вступительное краткое слово… о том, как на масленице ни одна русская изба не обходится без древнего русского развлечения – тараканьих бегов». У Булгакова Артур Артурович аттестует бега как «не виданную нигде в мире русскую придворную игру».

В «Невзорове»: «Три дня и три ночи Семен Иванович и Ртищев в гостинице «Сладость Востока» ловили тараканов, осматривали, испытывали, сортировали». После появления подражателей «Ртищев вывесил на дверях предупреждение, что «только здесь единственные, патентованные бега с уравнительным весом насекомых, или гандикап». В «Беге»: «Артур. Тараканы живут  в  опечатанном ящике под наблюдением профессора энтомологии Казанского императорского университета, еле спасшегося от рук большевиков!».
 

У Толстого «Фаворит – номер третий, Абдулка». У Булгакова – «Номер второй – фаворит Янычар». Присутствует в «Невзорове» и компания английских моряков, страстно болеющих у «беговой дорожки», и полицейский; вместо проститутки – сутенеры и хозяева публичных домов. Есть и интрига с обманувшим надежды «рысаком»: «тощий таракан, на которого вследствие его заморенного вида никто не ставил, пришел первым к старту – трехцветному русскому флагу».
 

Даже булгаковские иронические конно-спортивные характеристики – «Серый в яблоках таракан!» и знаменитое «Янычар сбоит!» на фоне толстовских отработанных находок уже не так блещут. Для сравнения несколько цитат из «Невзорова»:
 

«По столу так же бежал таракан, и он еще подумал тогда: «Ишь ты, рысак», – и сшиб его щелчком…

Второй таракан вылез из-под блюдечка и пустился вдогонку за первым. Ртищев проговорил мрачно:

– Второй перегонит, ставлю десять пиастров в ординаре…

– Еще один заезд, – восклицал Ртищев, – самцы, двухлетки, не кормлены с прошлой недели, злы, как черти».
 

Можно приводить еще много перекличек, но и без того ясно: «пятый сон» представляет собой отчетливую переделку отрывка из толстовской повести. И если в отношении знакомства Булгакова с рассказами Аверченко можно еще сомневаться  – произведения этого «озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца» (по определению Ленина) в Советской России находились под запретом, – то уж «Невзорова» Михаил Афанасьевич точно читал. Повесть вышла в России вскоре по возвращении Толстого на родину и была центральным произведением его «эмигрантского цикла».

Тем более к «советскому графу» «мистический писатель» долго относился с пиететом. Автор биографий Михаила Булгакова и Алексея Толстого Алексей Варламов пишет: «Алексей Толстой Булгакова вытащил в литературу. Если бы не он, явление Булгакова произошло бы гораздо позже, если б вообще произошло. Булгакова открыла берлинская газета «Накануне», которую возглавлял Толстой… Когда Алексей Толстой вернулся в Советский Союз, он всей душой потянулся к Булгакову. Толстой был человеком с литературным вкусом, он понимал, где талант, а где нет. И, конечно, увидел в Булгакове собрата».
 

После приезда «советского графа» в Совдепию они не раз встречались. В дневниковой записи 1923 года Булгаков, сетуя на «богемность» Толстого, присовокупляет: «Все, впрочем, искупает его действительно большой талант… Мысли его о литературе всегда правильны и метки, порой великолепны…». Дружбы, однако, не получилось. Булгаков пристально следил за успехами удачливого собрата с обидой, ревностью и неприязнью. Понятно, что «Похождения Невзорова» не могли ускользнуть от внимания Михаила Афанасьевича.
 

Разумеется, «пятый сон» отличается от «невзоровских» бегов. Это своеобразная джазовая обработка. Для творческой манеры Булгакова характерна склонность к подобной переимчивости и творческим перелицовкам. Скажем, «Роковые яйца» – фантазия на тему «Пищи богов» Герберта Уэллса. «Собачье сердце» близко к «Острову доктора Моро» того же английского фантаста. В «Мастере и Маргарите» калейдоскоп заимствований и вариаций, в том числе у Ильфа и Петрова. Но Булгаков «перепевает» мотивы совершенно на другой манер и создает оригинальные произведения. Ведь и Толстой «перепер на русский» сказку Карло Коллоди, выстрогав из того же бревна не Пиноккио, а Буратино.

«Олбанский езыг» и тайны «кафародрома»

А существовали ли на самом деле описанные тараканьи бега? Вторая жена Михаила Булгакова Любовь Белозерская, с которой он жил во время создания «Бега», в 1920 году со своим первым мужем, журналистом Ильей Василевским бежала из Одессы в Константинополь. В мемуарах о Булгакове «О, мед воспоминаний» она пишет: «Что касается тараканьих бегов, то они с необыкновенным булгаковским блеском и фантазией родились из рассказа Аркадия Аверченко «Константинопольский зверинец», где автор делится своими константинопольскими впечатлениями тех лет. На самом деле, конечно, никаких тараканьих бегов не существовало. Это лишь горькая гипербола и символ – вот, мол, ничего иного эмигрантам и не остается, кроме тараканьих бегов».

Увы, здесь все не соответствует действительности. Любовь Евгеньевна лукавит, «забывая» упомянуть повесть Толстого, о которой, конечно же, не могла не знать, ибо «советский граф» и его произведения были тогда в центре внимания. К тому же ни в рассказе «Константинопольский зверинец», ни в его продолжении «Второе посещение зверинца» нет упоминания тараканьих бегов, они описаны в других произведениях Аверченко.
 

А самое главное: бега дрессированных тараканов в Константинополе были! И тому есть достаточно свидетельств эмигрантов. Например, писателя-авангардиста Ильи Зданевича, выпустившего под псевдонимом Ильязд роман «Философия». Сегодня Зданевич малоизвестен в России, хотя именно он является «отцом-основателем» знаменитого «олбанского йазыка» – стиля с нарочито неправильным написанием слов.
 

По Рунету бродит байка о том, что сию «мову» придумали русские блогеры, когда узнали, как некий глупый американец принял русский язык за албанский. Между тем Зданевич еще в 1918 году в Тифлисе выпустил пять пьес, написанных с демонстративным искажением правил русской орфографии. Одна из этих пьес называлась «Янко Круль Албанскый», где автор разъясняет: «албанский изык с руским идет ат ывоннава… пачиму ни смучяйтись помнити шта вот изык албанскай…». Так же написаны «Асел напракат», «Остраф Пасхи» и другие пьесы.

Роман «Философия», однако, изложен литературным русским языком и содержит следующую сцену: «Посредине залы… стоял длинный стол с высокими бортами, напоминавший биллиард и разделенный вдоль на несколько отделений… у одного из концов стола господин приподнял поперечную доску, и несколько тараканов, по одному в отделении, бросились убегать к противоположному концу стола. Неистовый вой и крики на всех языках вырвались из присутствующих. И по мере того как выяснялось, какой из тараканов скорее достигнет цели, крики эти усилились, крики усилились, пополам радости и отчаянья. «Знаете, сколько ставят на таракана, не меньше десяти лир, оборот каждой скачки не меньше тысячи лир, содержатель берет себе пять процентов, золотое дно, золотое дно».
 

Похожий отрывок мы встречаем и у журналиста-эмигранта Николая Чебышева. В мемуарах «Близкая даль» автор вспоминает:

«…Два русских беженца решили использовать местных тараканов: были открыты  тараканьи бега! Тараканы бегут, запряженные в тележки, бегут, испуганные электрическим светом. На номера, то есть на тараканов, ставят, как на лошадей. <…> Огромная зала с колоссальным столом посередине. Стол заменяет ипподром. Это кафародром. На нем устроены желобки, по желобкам бегут тараканы, запряженные в проволочные колясочки. Вокруг жадная любопытствующая толпа с блестящими глазами. Самые настоящие, черные тараканы, но изумительно крупной величины.

– В банях собираем, – объясняют владельцы.

У некоторых свои «конюшни», тараканов приносят в коробках».

Впрочем, есть один вроде бы веский контраргумент. Дело в том, что «Философия» Зданевича вышла в 1930 году, а «Близкая даль» Чебышева – в 1933-м. Так что эмигранты могли сочинить «кафародром» (стадион для тараканьих бегов ) под влиянием уже прочитанной истории. Однако в случае с Чебышевым это совершенно исключено. Николай Чебышев – важная фигура в белом движении. До революции был известным судебным деятелем. После октябрьской революции участвовал в подпольной антибольшевистской организации «Правый центр», бежал в Крым. После бегства издавал в галлиполийском лагере армии Врангеля еженедельник «Зарницы». Именно в майском номере этого издания в 1921 году сообщается: «Закрыли с 1 мая лото… Теперь открыли тараканьи бега».
 

Так что Чебышев знал о «кафародроме» прекрасно. В еженедельнике о новой забаве рассказано подробно и упомянут ее изобретатель.

«Венгерец» – папа русского синематографа и укротитель Львов

Белозерская, отрицая тараканьи бега, не лгала, она добросовестно заблуждалась. Любовь Евгеньевна со своим тогдашним мужем Ильей Не-Буквой (псевдоним журналиста Василевского) эмигрировала в Турцию в феврале 1920 года и в том же году переехала во Францию. А знаменитая «придворная русская забава» появилась в мае 1921-го. Появлению «кафародрома» предшествовала эпопея с безумным распространением игорного бизнеса. Драматург и беллетрист Илья Сургучев вспоминал по горячим следам, находясь в сентябре 1921 года в Варшаве: «Мы развели такой игорный азарт, что… мимо рулеток страшно пройти. Одних лото мы пооткрывали в Константинополе более шестисот». А где азарт, там вечная ругань, жульничество, драки, поножовщина. И турецкие власти в том же году запретили все виды публичных азартных игр, даже лотерею. Вот тогда и возникла идея с бегами дрессированных тараканов, которые не входили в «перечень недозволенных развлечений». Тот же Сургучев сообщал: «Мы сочинили петушиные бои, запрягали тараканов в тележки и устраивали скачки с ипподромом и тотализатором. Начальник английской полиции пришел запретить их и ушел, проигравши на этом деле триста лир». Эпизод с азартным полицейским есть и у Алексея Толстого.

Что касается автора «тараканьей» авантюры, это человек феноменальный, биография которого достойна плутовского романа. Звали его Александр Осипович Дранков. Ну, не совсем Александр… Абрам Осипович Дранков родился в 1880 году в провинциальной мещанской еврейской семье. Кстати, проницательный Булгаков, в отличие от Толстого, угадал национальность «тараканьего царя»:
 

«Чарнота. Смотрю я на тебя и восхищаюсь, Артур! Вот уж ты и во  фраке. Не человек ты, а игра природы – тараканий царь. Ну и везет тебе! Впрочем, ваша нация вообще везучая!

Артур. Если вы опять начнете проповедовать здесь антисемитизм, я прекращу беседу с вами.

Чарнота. Да тебе-то что? Ведь ты же венгерец!

Артур. Тем не менее.

Чарнота. Вот и я говорю: везет вам, венгерцам!..».
 

Начинал Дранков как фотограф, и фотограф неслабый: его работы публиковали лондонская «The Тimes» и парижская «L’Illustration». За снимки царской семьи фотографу присвоили звание «Поставщик Двора Его Императорского Величества».


 

Благодаря ему появилась кинолетопись Льва Толстого. Ведь босоногий граф наотрез отказывался сниматься. И тогда Дранков… спрятался вместе с аппаратом в дощатом сортире! Дело было зимой; упрямый папарацци промерз до костей, но все же дождался момента, когда бородатый старец по парковой аллее направился в сторону уборной справить нужду. Эти кадры стали мировой классикой: великий писатель земли русской величественно идет на объектив камеры. За кадром остался момент, когда Толстой подергал дверцу нужника, вздохнул и не солоно хлебавши (прощенья просим за каламбур-с) побрел к дому. Когда позже «синематографист» продемонстрировал графскому семейству минутный ролик, снятый сквозь щель в двери туалета, хохот стоял невообразимый! Зато «венгерец» отныне стал кинохроникером автора «Войны и мира».
 

В 1908 году именно Александр Дранков выпускает первую отечественную фильму «Понизовая вольница» («Стенька Разин») по мотивам песни «Из-за острова на стрежень». А в 1914-м предприимчивый киноделец снимает первый приключенческий сериал «Сонька – Золотая Ручка» (6 серий). Впрочем, к 1916 году великолепный Александр Ханжонков вытесняет Дранкова на задворки киноиндустрии.
 

После революции Дранков пытался ставить фильмы и для большевиков. Но вскоре быстро «сделал ноги» в сторону Крыма, а оттуда – в Константинополь. Здесь он некоторое время прозябал. Однако Вольф точно отметил два главные свойства Дранкова: умение «из дерьма сделать миллион» и никогда не отчаиваться.


 

Искусствовед Валентина Рогова выдвинула версию о том, что идея тараканьих бегов родилась из конкуренции Дранкова и Ханжонкова: «Дранков пыжился демонстрировать Ханжонкову свое превосходство, озорничая над мировой легендой «дрессированных насекомых» Владислава Старевича (создатель первых объемных мультипликаций «Прекрасная Люканида, или Война рогачей и усачей» (1911), «Веселые сценки из жизни насекомых», «Стрекоза и муравей» (1912), принесших признание фирме Ханжонкова не только в Европе, но и в США)».
 

Вскоре еженедельник «Зарницы» сообщает: Дранков арендовал один из залов «Русского Клуба», расположенный на улице Гран Пера, под «кафародром» (тараканий ипподром). Перечислены и прозвища усатых «рысаков»: «Мишель», «Мечта», «Прощай, Лулу». Фаворит – быстролапый таракан по кличке «Люби меня, Троцкий!». Вот так от укрощения Льва Николаевича Дранков докатился до укрощения Льва Давидовича.
 

Увы, тараканьи бега продержались недолго. Виной ли тому крупный проигрыш английского полицмейстера или постоянные скандалы с потасовками, только командование оккупационных союзных войск скоро запретило «кафародром» под страхом уголовного преследования.
 

Русские тараканьи бега были популярны не только в Константинополе, но и на другом краю света, в Харбине – столице маньчжурской провинции Хейлунцзян. Еще в царское время здесь вырос удивительный русский город – с тенистыми аллеями, яркими клумбами, фонтанами, декоративными прудами. В первые десятилетия ХХ века Харбин называли «маленьким Петербургом», «маньчжурским Сан-Франциско» и даже «восточным Парижем».

После октябрьского переворота 1917 года население Харбина стало пополняться эмигрантами из России. В китайский регион КВЖД с 1917 по 1922 годы прибыли от 145 до 250 тысяч русских беженцев. Значительная их часть осела именно в Харбине. Среди них оказался и бывший корнет старой русской армии Николай Тимченко. Уже на закате лет, в начале 2000-х, Николай Георгиевич в беседе с журналистом Олегом Дзюбой называл создателем харбинского «кафародрома» русского офицера Петра Бородаевского. Существование тараканьих бегов в Маньчжурии подтвердил журналисту и профессор из Вашингтона Виктор Петров, молодость которого прошла в Харбине и в Шанхае. Во время гражданской войны в Китае (между правительством и китайскими коммунистами с 1927 года) Виктор Порфирьевич служил телохранителем известного гоминьдановского генерала Вана Яоу, который сражался против коммунистов. Петров рассказал, что однажды генерал Ван просадил значительную сумму в английских фунтах на «кафародроме», но не в Харбине, а уже в Шанхае. Судя по сопоставлению дат, состязание тараканов могло быть завезено в Китай русскими эмигрантами из Турции после 1923 года, когда турецкий революционный деятель Мустафа Кемаль Ататюрк сделал жест доброй воли по отношению к Советской России и выставил из своей страны всех русских эмигрантов.

Как Тараканище проглотил мясную лавку

Погодите! А что если и в Стамбуле, и в Харбине аттракционы с тараканами появились одновременно? Вдруг речь и в самом деле идет о старинной русской традиции? Уж в тараканах-то Русь-матушка испокон веку дефицита не испытывала.
 

А если верить некоторым источникам, «кафародромы» появились еще задолго до возникновения Руси. Интернет-сайты, посвященные азартной забаве, рассказывают, что тараканьи бега «устраивали еще фараоны в Древнем Египте. А вот во времена Римской империи богатые граждане проводили… тараканьи бои. Ставки делались огромные (один римлянин проиграл несколько своих торговых кораблей)». Другие уточняют: в Древней Греции и Византии вообще «каждый знатный человек имел своего бегового таракана и обязательно участвовал в соревнованиях». Не менее «достоверные» источники сообщают, будто состязания насекомых изобрели моряки, бороздившие воды Тихого океана (почему именно Тихого?). Мол, от безделья матросы начинали тренировать «беговых тараканов», которых на кораблях было полно. И под занавес следует пассаж о том, что «традиционно исторической родиной тараканьих бегов считается Австралия, где рассказывают легенду о том, как два бедняка от нечего делать начали на скорость запускать тараканов».


 

Россия в подобной мифологии занимает почетное место. Так, один из «знатоков» прямо заявляет: «В России до революции тараканьи бега были обычным развлечением для большинства людей среднего класса». Другой сочинитель делится подробностями: «Официально скачки насекомых стали устраивать после войны 1812 года, когда восстанавливали сгоревшую Москву. Владельцы кабаков «просекли», что на этой забаве можно заработать неплохие деньги. Тогда в качестве бегунов выступали черные тараканы с длинными усами, которые владельцы «спортсменов» зачем-то подкрашивали желтой краской. Многие тараканы стали настоящими «знаменитостями», например Егор, поболеть за которого в один популярный столичный кабак приходило пол-Москвы. В конце XIX века бега превратились в настоящее коммерческое шоу. Рассказывают, один московский купец проиграл на тотализаторе все свои мясные лавки на Охотном ряду. Казанские кабатчики впервые додумались проводить тараканьи бои».
 

Э, да мы этих гладиаторов уже встречали – в Древнем Риме! А заодно и неудачливого охотнорядца: правда, в античности он вместо мясных лавок просадил флотилию кораблей.
 

Все эти хлестаковские сочинения роднит одно – полное отсутствие источников, зато изобилие «правдоподобных деталей». Все эти «хорошо известно», «традиционно считается», «не вызывает сомнений» – обычный прием сочинителей незатейливых баек. Вот, к примеру: «Чисто и нет тараканов. Тараканы только напоказ!» – гласила реклама ряда питейных заведений. Там же в трактире начались споры, какой из выставленных напоказ тараканов быстрее… Из трактиров тараканьи бега переместились на базары, во дворцы знати». Откуда это известно? Где выставлялись тараканы? «В ряде питейных заведений». Кто бы сомневался.
 

И таких баек во всемирной сети не меряно.

Русский каракан, бессмысленный и беспощадный

Стало быть, не было на Руси никакой традиции тараканьих бегов? Так что патент на изобретение по праву принадлежит Абраму Дранкову?
 

Не будем столь категоричны. Прежде всего, несколько слов о тараканах на Руси. Еще чех Бернгард Таннер, посетивший Московию в 1678 году, сообщал о местном «ужасном животном по названию каракан, которое не тревожит хозяев, но живьем заедает гостей…». Возможно, что злобные московитяне нарочно натравливали на несчастного Бернгарда кровожадных хищников, ибо, по мнению чеха, наши предки были «лукавы, развратны, обманчивы, надувалы, вероломцы, вздорливы, разбойники и человекоубийцы».
 

Отмечал пристрастие «кацапов» к тараканам и персонаж гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки» малороссийский помещик Сторченко, который, останавливаясь на русских постоялых дворах, затыкал уши пенькой: «Я имею обыкновение затыкать на ночь уши с того проклятого случая, когда в одной русской корчме залез мне в левое ухо таракан. Проклятые кацапы, как я после узнал, едят даже щи с тараканами».


 

Одно из свидетельств «укрощения строптивых» мы находим в повести Максима Горького «Детство» (1913):

«… Цыганок доставал из-за печи черных тараканов, быстро делал нитяную упряжь, вырезывал из бумаги сани, и по желтому, чисто выскобленному столу разъезжала четверка вороных, а Иван, направляя их бег тонкой лучиной, возбужденно визжал:

— За архереем поехали!

Приклеивал на спину таракана маленькую бумажку, гнал его за санями и объяснял:

— Мешок забыли. Монах бежит, тащит.

Связывал ножки таракана ниткой; насекомое ползло, тыкаясь головой, а Ванька кричал, прихлопывая ладонями:

— Дьячок из кабака к вечерней идет!».
 

Возможно, именно этот эпизод вдохновил Абрама Дранкова к изобретению «старинной русской забавы».

Таракаши у параши

Но жителям Донской земли должен быть особо близок рассказ-свидетельство о «тараканьих бегах», которое принадлежит нашему земляку. Очевидец этот, как и Артур Артурович из булгаковского «Бега», принадлежит к славному роду «венгерцев», а зовут его Довид Вигдорович Шимон. Хотя в русской литературе он известен под другим именем – Алексей Иванович Свирский, полученным им после крещения. Свирский родился в семье рабочего табачной фабрики. Когда мальчику было пять лет, родители развелись, и он с матерью уехал из Петербуга в Житомир. Здесь прожил до 12 лет, а после смерти матери пристал к беспризорникам и 15 лет бродяжничал по всей Российской империи (Север, Центральная Россия, Украина, Балтийский край, Литва, Польша, Крым, Кавказ, Бессарабия, Туркестан), добирался даже до Персии и Турции. Его спутниками были «бродяги, промысловые нищие, воры, мелкие авантюристы, проститутки, босяки всякого рода и вида». Свирский не раз попадал как «беспачпортный» в тюрьмы, ночлежные дома и притоны.

Литературную деятельность писатель начал в 1892 году на страницах газеты «Ростовские-на-Дону известия». Затем редактор газеты Наум Розенштейн предложил полуграмотному автору регулярно публиковать очерки из жизни босяков и городского дна. Сначала увидели свет «Ростовские трущобы» (1893), а следом – «В стенах тюрьмы. Очерки арестантской жизни» (1894). То есть Свирский писал о тюремной жизни не понаслышке. И вот как раз в его тюремных очерках мы находим интересующие нас сведения. Поскольку книга эта до сих пор является редкой, позволим себе общирный отрывок:
 

«Самые распространенные игры в сибирских каламажнях (тюрьма – Ф. Ж.), изобретенные арестантами, это игра в «тараканы», в «свет и тьму», в «нитку» и в «кирпичинку»… Я для характеристики приведу здесь игру в «тараканы».

…Арестанты обыкновенно заказывают «парашникам» (арестанты из обслуги, которые выносят кадки с нечистотами, разносят еду и т.д. – Ф. Ж.) захватить с собою на кухне несколько «немцев» (тараканов), за что каждый из заказчиков заранее уплачивает деньги по установленной таксе…

– Это уж завсегда так: коли у «немца» усы в порядке, то и походка быстрее и на стук лучше идет, – говорит бородатый «жиган» лет сорока, с серьезным выражением лица. – Вот у меня, к примеру, в Тюмени был «немец», так уж, доложу вам, «немец»! Усы – во, ноги – во какие, а сам длинный, высокий, просто страсть какой. Уж мне Васька Скороход «буланого» (рубль) давал за него… Да вот несчастие случилось: сам же «котом» (туфлей) нечаянно «немца» и задавил…

…В сопровождении надзирателя один за другим входят человек пять «парашников» с громадными деревянными мисками в руках. Арестанты хватаются за хлеб и за ложки… Но лишь только шаги запершего дверь надзирателя затихают, арестанты с быстротою молнии окружают пришедших и нетерпеливо требуют заказ. «Парашники» не спеша достают из-за пазухи что-то, завернутое в бумажках, и подают заказчикам. Получивший сверток отходит в сторону и, садясь на пол, осторожно разворачивает бумажку, откуда немедленно, один за другим, выползают рыжие продолговатые тараканы. Владелец этих тараканов поспешно схватывает выползших из бумажки и водворяет их на прежнее место. В подобные моменты камера представляет довольно курьезное зрелище: человек пятнадцать арестантов, взрослых людей с бородами и даже седых, самым серьезным образом сидят на полу и сосредоточенно разглядывают тараканов, держа их обыкновенно за усы.

– Ты что же это, халамидник несчастный, принес мне! – запальчиво кричит бородатый «жиган», обращаясь к одному из «парашников». – Ты посмотри-ка, чертова кукла, это что за «немец»? Да ведь он и шагу не сделает, как с ног свалится… А две копейки небось за каждого берешь!..

– Большая мне корысть от тебя, – огрызается «парашник». – Дал гривенник за пять «немцев» и думает, что я от этого разбогател… А того ты не хочешь знать, что Сашка Повар их нам даром тоже не дает… Всего-то на десятке две копейки наживаю…

– Бросьте, будет вам, давайте-ка лучше круг делать, – останавливает спорящих староста, держа в руке кроме свертка с тараканами еще кусок деревянного угля.

Арестанты умолкают и принимаются за дело. Один из них подходит к дверям и становится на «стрему» (стражу), другой начинает чертить крут и ставит посередине точку, долженствующую обозначать центр, а остальные завязывают тоненькой ниткой заднюю ножку каждого насекомого. Затем к нитке прикрепляется деревянная ложка, и все, с тараканами в руках, подходят к кругу.

Игра эта заключается в следующем. Каждый из играющих выпускает завязанного таракана на круг, и чей таракан скорее доползет к центру, тот и выиграл. Правил масса. Во-первых, нитка должна быть одинаковой длины с прочими нитками, ложка должна лежать вверх дном, и никто не должен до нее дотрагиваться; во-вторых, все должны выпустить из рук тараканов по команде; в-третьих, если у какого-либо таракана оторвется ножка и он без ноги доползет до центра, значит игра проиграна. Кроме того, есть еще множество правил, из-за которых играющие нередко друг друга изувечивают с беспощадной жестокостью.

Наконец, ложки, за которые прикреплены нитки, укладываются в известном расстоянии от круга, и все играющие усаживаются в кружок, причем каждый из них в двух пальцах осторожно придерживает своего таракана и кладет его на черту. Раздается команда. Все спешат разжать пальцы.

– С богом! – произносят как-то невольно играющие, и игра начинается.

Тараканы, почуяв свободу, как угорелые бросаются из стороны в сторону. Но как только нитка натянется, насекомое, не будучи в силах потянуть за собой ложку, волей-неволей вынуждено повернуть назад, по направлению к кругу.

Сначала среди играющих царит невозмутимая тишина. Их физиономии до того серьезны и озабоченны, их глаза с такою жадностью следят за ползущими насекомыми, что кажется, будто от малейшего движения таракана зависит вся их будущность. Особенно интересны играющие, когда, следя зa своим ползущим тараканом, каждый из них весь превращается в слух и зрение. Чуть только таракан взял не то направление, у играющего выражение лица моментально меняется. Он как-то перегибает стан в сторону центра и, вытянув ногу, бессознательно трясет ею, губы у него вытягиваются, зубы сжимаются, глаза широко раскрываются. Изредка слышны отрывистые восклицания:

– Нога оторвалась!.. Петька, прими своего…

– Вижу. Чаво орешь? У меня, чай, глаза-то есть…

И бедное насекомое от одного удара кулаком разозленного арестанта превращается в красно-бурое пятно.

– Ты чаво это ногой ложку трогаешь?.. Смотри…

– Ну же, ну, еще немного; Васька, не выдавай… сюда, сюда…

– Куда лезешь, черт!..

– Э, э, братец, так ты вот как: ногой заслоняешь!..

– Чего ты брешешь, чертово отродье! Кто ногой заслоняет? «Немец» ползет себе к центру, а ты уже и выдумываешь…

Замечательнее всего при этом то, что за все время игры ни один из играющих не улыбнется, не скажет ни одной остроты по адресу хотя бы тараканов.

Но зато восторг того арестанта, чей таракан раньше других доползет к центру, положительно не имеет границ. Он чуть ли не целует своего «немца».

Он как ребенок счастлив.

…Слезы, а не смех должно вызвать это отвратительное препровождение времени, так унижающее достоинство человека, вместе с тем находящее для себя объяснение в исключительных и на самом деле ужасающих условиях, в какие поставлена жизнь арестанта в четырех стенах тюрьмы».
 

Фактически этот рассказ – единственный письменный источник, подтверждающий существование тараканьих бегов до 1921 года. Знал Абрам Дранков об игре российских каторжан или же изобрел «кафародром» благодаря собственной изощренности ума (а может, вдохновленный эпизодом из горьковского «Детства») – об этом история умалчивает.