Да-да, понимаю, не для всех это праздник. Не для всех, но для многих. Им я и посвящаю этот, говоря словами Пушкина,

Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет…

Я «феню» бы выучил только за то, что ей разговаривал Пушкин

До сих пор и почитатели, и ненавистники моих переводов задают один и тот же вопрос: как же ты, брат, дошел до жизни такой? Каким ветром тебе надуло в голову идею переложить на уголовный жаргон Пушкина, Лермонтова, Крылова, Некрасова, Тютчева, Шекспира, Киплинга и еще целую плеяду примкнувших к ним классиков? Не жалеешь ли ты, что это принесло тебе довольно сомнительную славу?

Александр Сидоров aka Фима Жиганец. Фото: nahalovka.ru

Для начала замечу: не такая уж она сомнительная, эта слава. Я ею вполне доволен. Число поклонников и хулителей моих разложилось практически поровну, и с годами эта пропорция не меняется. Причем с обеих сторон есть и высоколобые интеллектуалы, филологи, лингвисты, и народ, что называется, «от сохи». Впрочем, льщу себя надеждой, что со временем число истинных ценителей моих трудов на переводческой ниве возрастет и превысит тех, кому не открылась прелесть нового звучания пушкинского «Я вас любил»:

Я с вас тащился; может, от прихода
Еще я оклемался не вконец;
Но я не прокачу под мурковода;
Короче, не бздюме - любви звиздец…

О, сколько раз я слышал обращенные ко мне грозовые упреки: и вам не стыдно?! Представьте – нет. Более того, я горжусь тем, что сделал. 



Честно говоря, ни поступая на филологический факультет Ростовского университета, ни успешно окончив его, я даже в страшном сне не мог представить, что с головой окунусь в стихию уголовной субкультуры, фольклора, арго. Меня влекла классическая литература, высокая поэзия. Но так вышло, что я попал в областную газету для осужденных и лечащихся «Голос совести», поэтому почти восемнадцать лет моей сознательной жизни фактически было связано с местами лишения свободы. Карма, понимаете ли, такая.



Но – ближе к переводам. Если говорить о них, родимых, перво-наперво возникает вопрос: а насколько хорошо я знаком с уголовно-арестантским жаргоном, чтобы вот так лихо взять и переложить на него поэтов-классиков? Тем более что в интернете встречаются «знатоки», которые небрежно заявляют: да чушь все это собачья, автор уголовного языка не знает вообще, лепит какую-то дешевку! Увы, критики эти не соображают ничего ни в арго, ни в литературном русском языке. Я учился жаргону у его носителей - у «босяков», «бродяг», «черных», «братвы», то есть у представителей профессионального уголовного сообщества. С некоторыми из «отошедших» (то есть прекративших заниматься преступным промыслом) мы долгие годы дружили семьями, с другими встречались в неформальной обстановке, мне передавали тетрадки и альбомы с рукописными словариками «фени», с арестантскими загадками и песнями. Я читал десятки томов мемуарной литературы, начиная с царской каторги и до нынешнего времени, мог наблюдать, как изменялись значения слов и выражений. Мои тюремные байки и переводы проходили через руки носителей языка, так что не надо ля-ля. Все серьезно, «по чесноку», с филологической дотошностью. Конечно, пацаны, прошедшие зону, знают этот язык получше, не спорю. Хотя их жаргон имеет свою специфику в зависимости от того, где они «чалились». Я стараюсь по мере сил знакомиться и с блатными «диалектами».

Александр Сидоров aka Фима Жиганец. Фото: nahalovka.ru

Но вернемся к изломам моего больного воображения. Говоря о нынешнем юбилее «блатных переводов», я должен уточнить: речь идет о первом сборнике, который увидел свет официально в издательстве «Феникс». Случилось это в 1999 году. Но за четыре года до этого я издал за свой счет небольшой тираж (экземпляров сто) в типографии военной газеты «Красное Знамя» - книжицу карманного формата в мягкой обложке. Казалось бы, и вспоминать смешно. Однако без нее не было бы большого сборника.

Идея возникла неожиданно, благодаря сборнику переводов «Гамлета» на русский язык, который я приобрел в книжном магазине. Если можно изложить «Гамлета» на русском, почему нельзя на русском блатном? – подумал я. И тут же родилась первая строка монолога «Быть или не быть?»: «Жужжать иль не жужжать, во, мля, в чем заморочка…». Дальше пошло, как по маслу. Два десятка стихотворений я «перепер» недели за полторы. Хотя, если честно, не очень верил в успех своего безнадежного предприятия. В глубине души хотел, чтобы все «срослось», но это были лишь мечты.



Поначалу оказалось, что мои сомнения небезосновательны. Переводы мои особого внимания не привлекали, в выходные на книжном рынке я едва сбывал четыре-пять экземпляров. Но помогла случайность. А может, она была вполне себе закономерностью. Как там у Александра Сергеевича: «Старик Державин нас приметил…». Меня же приметил отнюдь не старик, а молодой журналист регионального издания «Комсомольской правды» Сергей Медведев. Он взял у меня интервью на полосу, где процитировал некоторые строфы из Пушкина, Лермонтова, Некрасова:  

Кенты «Одесского кичмана»!
С героем моего романа,
Чтоб дело было на мази,
Прошу обнюхаться вблизи.
…

Без конвоя выломлюсь на трассе,
В непонятке маякнет бульвар.
Ночь нишкнет, как жулик на атасе,
И звезда с звездою трет базар.
…

Однажды зимою, колымский бродяга,
Я чапал тайгою, был жуткий дубняк.
Секу, кочумает на сопку коняга,
Таранит какой-то обапол в санях.              

Затем тогдашний собкор «Комсомолки» Володя Ладный поместил большой материал о моих переводах в центральном выпуске газеты – и, как писал сатирик Аркадий Аверченко, все заверте… Вскоре позвонили с Первого канала, от Юлия Гусмана, и я появился в программе «Тема». Эстафету подхватил Второй канал, программа «Поехали» с Александрой Табаковой и Павлом Веденяпиным. Не то чтобы я проснулся знаменитым, однако на интервью и съемки меня приглашали с завидным постоянством. Вот так все докатилось и до «Феникса».

Александр Сидоров aka Фима Жиганец. Фото: nahalovka.ru

В этот год у меня вышла и книга блатных переводов, и книга тюремных баек. Двухтомник получился уникальным благодаря потрясающей верстке и иллюстрациями Даны Салаватовой и Геннадия Терещенко. Достаточно сказать, что сегодня на Авито экземпляры уходят по цене 1300 рублей. Жаль только, что продаю их не я… 

Онегин, в принципе, не лох

Я вполне понимаю тех, кто отрицательно относится к моему лингвистическому эксперименту. Не всякий способен с юмором отнестись к такому переводу крыловского «Стрекоза и Муравей»:

Прошмандовка Стрекоза
Прокуражила все лето;
Зусман долбит, грошей нету –
Стала крыть ее шиза.

Быстро время миновало;
А бывало, что давала
И на лавке, и в кустах,
И за бабки, и за так…

Хотя на русско-американском сайте «Кстати» появилась статья Ивана Сербинова «Дедушка Крылов, русский гений», где авто среди прочего пишет: «Мне показалось забавным переложение басни «Стрекоза и муравей» на уголовный жаргон, сделанное филологом Александром Сидоровым, пишущим под псевдонимом Фима Жиганец. Когда Стрекоза (девушка с пониженной социальной ответственностью) обращается за поддержкой к Куму (начальнику лагеря), предлагая ему свою любовь, он цинично отвечает: «Вот кайло – иди маши!». 

Александр Сидоров aka Фима Жиганец. Фото: nahalovka.ru

Приятно, однако. Ясен перец, что найдется немало любителей поэзии, которые с возмущением воспримут лермонтовские строки о Пушкине, перекроенные на блатной лад:

Урыли честного жигана
И форшманули пацана,
Маслина в пузо из нагана,
Макитра набок - и хана!

Не вынесла душа напряга,
Гнилых базаров и понтов.
Конкретно кипишнул бродяга,
Попер, как трактор... и готов!

Готов!.. не войте по баракам,
Нишкните и заткните пасть;
Теперь хоть боком встань, хоть раком, -
Легла ему дурная масть!

Однако защитникам честного пушкинского имени придется считаться с тем, что немало и тех, кто с восторгом не только читает, но и заучивает эти переводы. Несколько лет назад со мною беседовал один из преподавателей ЮФУ, которые сказал следующее: 

- Знаете, на ваших переводах воспитывается уже третье поколение! Сначала мой отец, который купил ваш сборничек еще в середине 1990-х. Затем эстафету перенял я. А теперь приобщаю своих студентов, которые, в свою очередь, с огромным удовольствием несут ваши стихи в народ.



К слову сказать, вскоре после публикации беседы со мною в «Комсомолке» мне позвонила женщина из Института восточных языков и попросила выслать несколько экземпляров «Моего дяди». Но вопрос, зачем ей-то это надо, профессор ответила: 

- Очень удобно на примере вашего сборника иллюстрировать, как национальные особенности быта, мировоззрения, психологии, лексики отражаются при переводе с оригинала на другой язык. Это же прелестно: «...свет решил, что он умен и очень мил» и «Народ прикинул: чем он плох? Онегин, в принципе, не лох»!

Через некоторое время я понял, что в этом есть смысл, когда столкнулся с переводом «Евгения Онегина» на казахский язык. Вообще-то переложение Абая Кунанбаева можно назвать переводом с большой натяжкой. Пушкинский роман в стихах Абай представил как… переписку Онегина с Татьяной Лариной! А потому что в казахской литературе в то время не было такого жанра, как поэма. В общем, казахский перевод для нашего читателя выглядит тоже в некотором смысле как пародия.



Конечно, кто-то из читателей усомнится: небось, Фима сочиняет на лету насчет института и профессора, «пули отливает». Если приводишь примеры, называй конкретных людей! Ну, если сомневаетесь, пожалуйста. Вот отрывок из письма, которое написал мне известнейший наш филолог, исследователь славянской фразеологии Валерий Михайлович Мокиенко. Наверное, более крупного специалиста в этой области сегодня в России найти трудно. Он рассказал, что с 1961 года он со своими товарищами, тогда еще студентами Ленинградского университета, ходит в зимние лыжные походы. Разумеется, с тех пор многие стали профессорами, докторами наук и проч.

«Как обычно, - пишет Валерий Михайлович об одном из походов, - каждый приготовил какой-то сюрприз - стишок, хохму, анекдоты, гадания... Мой старый приятель, германист Л. М. Рязановский, на одной из наших ночевок вместо гитарного репертуара вдруг объявил: «А сейчас я буду стихи читать!». Мы расположились поудобнее в спальниках, навострили уши и услышали:

— Я тусанула вам малевку...

Левка часа два кряду цитировал нам какого-то неведомого Фиму Жиганца, а мы то и дело подсказывали ему прототипы стихов и наслаждались соизмеримостью их жаргонных переводов и блеском таланта этого Фимы. Для меня сразу померк и жаргонный перепев «Слова о полку Игореве», и эксперименты Льва Гумилева, и другие известные мне опыты такого рода. Мои друзья, которые не интересовались никогда жаргоном, были в эйфории...».



Речь идет о переводе письма Татьяны к Онегину:

Я тусанула вам малевку;
Хуль тут еще соображать?
Теперь вы можете воровку
За делать нехер облажать…

Сперва метлу я привязала;
Поверьте, я бы, как транда,
Не раскололась никогда,
Когда бы я в натуре знала,
Что редко, хоть в неделю раз,
На хазе буду мацать вас.

Далее Мокиенко рассказывает о восторженном приеме не только переводов, но и других моих книг уже непосредственно питерскими филологами. И таких примеров множество. 

Сидоров Сидорову глаз не выклюет

Но наиболее ярким примером столкновения противоположных оценок моих переводов могут служить две статьи в южном издании «Литературной газеты» от 5 апреля 2000 года. Автор первой, Виктория Кононыхина, – вдова писателя Виталия Семина, известного замечательной книгой «Нагрудный знак ОСТ» о страшных годах каторги в гитлеровских концлагерях, куда Семин был угнан в 1942 году пятнадцатилетним подростком. Больше, собственно, ничего сказать о Кононыхиной не могу. Вдова, она и есть вдова.

Александр Сидоров aka Фима Жиганец. Фото: nahalovka.ru 

Виктория Николаевна обрушилась на блатные переводы с гневными филиппиками и обвинила их автора в шизофрении. Ответил ей Владимир Сидоров, известный писатель и замечательный поэт (к сожалению, ныне покойный). Совершенно случайно мы оказались однофамильцами. 

Спор Виктории Кононыхиной и Владимира Сидорова – отражение двух позиций русской интеллигенции в отношении переводов классической поэзии на уголовный сленг. Читатель волен присоединиться к тому, кто показался ему более убедительным. Я процитирую лишь некоторые наиболее «говорящие» отрывки из обеих публикаций.

Можно продать даже собственную жизнь

Виктория Кононыхина 

Невзрачная, в бумажной обложке книжка «Мой дядя, падло, вор в законе» с экстравагантным обозначением жанра «классическая поэзия в блатных переводах» появилась в Ростове в 1995 году. Фима Жиганец - это, в натуре, псевдоним. Появившись, книжка собрала самый широкий спектр оценок. Одни считают ее невинным филологическим развлечением, другие - пощечиной общественному вкусу, третьи - оскорблением литературы. Фима Жиганец между тем переиздал свои произведения, добавив новые.

Виктория Кононыхина-Семина. Источник: donvrem.dspl.ru

В самом начале есть одна неприятная вещь, нехороший авторский расчет. В аннотации и в авторском вступлении сообщается, что создатель «переводов» «знаком с местами лишения свободы не понаслышке», «почти два десятка лет он провел в российских местах лишения свободы». Скверная двусмысленность. Не в качестве заключенного в этих местах был автор, а, как оказалось, все двадцать лет работал благополучно журналистом - редактировал в тюрьме газету. Тут и набрал соответствующую языковую эрудицию. 

Здесь интерес особый возникает, если не знаешь правды. Вот кем был и кем стал... И даже более. Какой рождается первоначальный настрой при прочтении строк о пребывании? Сострадательное внимание. В стране, в которой чуть ли не треть перебывала в лагерях, можно ли высокомерно говорить «фи» о любой попытке рассказать судьбу «своими словами», даже если судьба уголовная: не обрекли ли многих и многих «особо тяжкие обстоятельства» нашей русской жизни слышать блатную речь как единственную и, может, первую - с самого дня рождения в тюремной больничке? 

На слезные железы читателя автор и давит. 

Родовой чертой блатного жаргона является сильнейшее снижение, «опускание» любого явления, тем более явления духовной сферы. «Опустить» ведь можно все. В людях много уродства, противоестественностей. Есть и такие, которые, глядя на отходящую в иной мир мать, произнесут: «Гля, блин, как зенки закатывает!». 

Лирика, которую использует Фима Жиганец, это не просто «литературные» слова. Лучшая лирика - это как молитва, поднимающая из нечистот бытия. Моменты чистоты и правдивости, доброты и благородства, памяти и благодарности – «ты, солнце святое, гори!» - вот что оплевывается «переводами». 

Недавно знакомая студентка принесла текст переложения на феню «Сказки о царе Салтане». Этот материалец похлеще, тут блатная сексуальная лексика – «фаберже», как выразился бы уголовник. Картины, нарисованные этой «лексикой», такие, что есть до следующего дня не можешь: работает рвотный рефлекс. Судя по приличной технике исполнения «перевода», автор тот же самый. Надо сказать, что техника стихосложения у Фимы Жиганца (размеры, рифмы, аллитерации и ассонансы) на вполне приличном уровне, все-таки у человека специальное образование. 

И вот вопрос: почему так тянет автора именно к «переводам» классики? Зачем он «парафинит» Тютчева, Шекспира? Или назвать Пушкина «жориком», а Татьяну Ларину – «шалашовкой» - очень уж сладко? 

Помните, Воланд спрашивает у Бездомного: Иван Николаевич, вы не удосужились спросить у профессора, что такое шизофрения? Хочется задать этот же вопрос автору «переводов». Уж больно «стремно» читать их.
 

Игры, в которые играет время

Владимир Сидоров, писатель

Каждая, любая, всякая книга – просит: «Читатель, милый, поиграй со мной!». Если такая просьба выглядит у Фимы Жиганца иначе, чем у Беллы Ахмадулиной, и его игры не всем нравятся, это еще не резон кричать: «Шизофреник!». И вообще медицинская терминология вне специально медицинского текста привносит интонации бытовой полемики. 

Владимир Сидоров. Источник: relga.ru

Рискованно, далее, приписывать человеку авторство по сходству стиля, как бы оно ни было велико, без абсолютно надежных оснований, - скажем, его имени под или над текстом. А ну как у «Салтана» другой автор, не Жиганец, - извиняться?..

<Действительно, никакого «Салтана» я не переводил. – Авт.>. 

И потом, если тошнит, зачем читать? А читаете, значит, интересно? 

Презумпция невиновности действует и в литературоведении. «Нехороший авторский расчет», «на слезные железы читателя автор и давит»… Однако с чего вы все это взяли? Это все еще нужно доказать. К примеру, в самой по себе службе редактора тюремной газеты «нехорошести» нет. И почему слова автора о том, что «два десятка лет он провел в российских местах лишения свободы», - не шутка, не мистификация, не игра с читателем?

Это предварительные замечания, которые кажутся мне необходимыми. 

Сколько слышу от коллег-словесников инвективы Фиме Жиганцу, столько пожимаю плечами: недоразумение какое-то. Немотивированность, неадекватность. Чем он может шокировать? Богохульством, кощунством?.. Однако в этом роскошном букете непристойностей нет ни слова мата. Ни в Бога, ни в родительницу. В сравнении с нынешними «учителями жизни» Фима Жиганец – морален. Если сравнивать, например, с «Эдичкой», он само целомудрие, а ведь убогая лимоновская похабщина зачислена в «страдания юного Вертера», в горьковскую «историю молодого человека». 

Более того. Лево-правая верстка книги: оригинал – перевод, - это такая же игра, как квазиученые схолии переводчика (сами по себе, вне книги, конечно, содержательные). В действительности Жиганец так же позиционирован относительно Пушкина, как Минаев - относительно Фета. Помните?.. Слева, у Фета: «Шепот, робкое дыханье», - справа, у пародиста («переводчика») Минаева: «Холод, грязные селенья». Но литература и паралитература существуют в разных пространствах. Классика «не знает» о Жиганце, - у последнего же нет средств «испортить» классику ни как таковую, ни в читательском восприятии. 



Когда пытаешься понять, в каком кошмарном сне привиделся нашим словесникам ущерб классике от невинных, хоть и скандальных, экзерциций Жиганца, находишь одно объяснение. Как правило, это педагоги, которые всю жизнь учат норме и потому делаются болезненно нетерпимы ко всякой ненормативности, даже литературно-игровой... 

Может быть, у Жиганца шокирует культурный нигилизм?.. «Сбросим Пушкина с парохода современности» - вот это серьезно. Весь же пафос Жиганца - в удлинении на два слога перечня из «Памятника»: «И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой / Тунгус, и ЗЭК, и друг степей калмык».

То есть у Жиганца не только никакого покушения на «солнце русской поэзии», но пиетет обожествления.

Непристойность?.. Но мы не где-нибудь живем, а в России. Я когда после университета бродяжил, кое-что записывал за своими тогдашними спутниками. Одна такая запись:

Запоем, товарищ, песню 
Из валимых (сплошных. -B.C.) матерков. 
Твой х.. .-нах..., 
Мой х... - подх..., 
Из-под х...! 
Х.. нах...!

Только представить себе это предметно. Да Сальвадор Дали, с его гроздьями текучих циферблатов, удавился б от зависти к этому русскому сюру!.. И хоть записывалось это на ударной комсомольской стройке, пели вчерашние колхозники, деревенские ребята.

В 1836 году Алексей Кольцов, собиравший для А. А. Краевского народные песни, писал из воронежской степной глухомани, откуда до капитализма три года было не доскакать:

«Я их (песен. – В. С.) переслушал много, да все, знаете ли, такая дрянь, что уши вянут: похабщиной битком набиты. Стыдно сказать, как наш русский простой народ бранчлив». 

Фима Жиганец мог бы быть даже спрогнозирован. Как своеобразный певец этого сумрачного и дьявольски веселого российского антимира за лагерной колючкой, антимира цельного и простого в своей непристойной изощренности. Перефразируя известную «мудрую мысль» о простоте хуже воровства, можно говорить о простоте, равной воровству.

Думаю, время на редкость артистично, да-да, хоть и хулигански непристойно, сыграло с нами в Фиму Жиганца и в его переводы. Он автор уникальной книги, он уже в истории русской словесности, а за такой успех и подороже платят.

В остальном же талант, равно как и дух, «рыщет идеже хощет», и бесполезно командовать им. Если мне правильно назвали фамилию автора, Фимы Жиганца, горжусь, что ношу такую же. Талантливая, смешная – и страшная книга обо всех нас в перевернутом мире зоны. Не искажение, нет – отражение, только не в проточной вольной воде, а в болоте.
 

Пахан и шобла – это ж два братана

Я постоянно повторяю: мои переводы – это ни в коем случае не опошление классики. Напротив, они пробуждают к этой самой классике интерес. Ведь что создает комический эффект? Сравнение оригинала и «переклада». Но для этого надобно знать оригинал, сравнивать его построчно с блатным переводом. И человек поневоле тянется именно к классической первооснове. Кто-то вспоминает школьную программу и освежает ее, кто-то, не учивший этих стихов наизусть, открывает их для себя более вдумчиво. В 1997 году у меня вышла забавная история. Прибегает к нам соседка в панике: «Ребенку задали выучить наизусть «Волка и Ягненка», а у нас текста нет!». У меня, конечно, имелось серьезное издание, но жаль было давать его кому-то на руки. И я подарил соседке сборник блатных переводов. Но предупредил: учить надо то, что слева, а не то, что справа! А то выйдет чадо и влепит: «Ягненок с бодуна затеял опохмелку…». Вот так. Увы, у многих лицемерно-брезгливых критиков моего сборника наверняка тоже не найдется сборника крыловских басен.

Александр Сидоров aka Фима Жиганец. Фото: nahalovka.ru

И напоследок еще парочка забавных случаев.

Попадалась мне как-то стенограмма заседания украинской Верховной Рады. Депутат Чародеев требовал отставки двух своих коллег и аргументировал предложение следующим образом: «В узком кругу они обращаются на жаргоне – пахан, братан, я приведу пример стихами нашего поэта в изложении для этой категории лиц: «Пахан и шобла – это ж два братана: Кому из них шестерить ты пошел бы? Мы говорим – шобла, подразумеваем пахана, Мы говорим – пахан, подразумеваем шоблу». Уважают…

В Донской публичной библиотеке в конце 1990-х состоялся мой поэтический вечер. Речь идет, конечно, о серьезной поэзии. Однако настоящий фурор произвел ныне покойный певец и композитор Константин Ундров. Неожиданно он спел романс «Выхожу один я на дорогу» (тот самый, на музыку Елизаветы Шашиной) в блатном переводе. Этого не ожидал никто, и меньше всего я. Романс произвел эффект разорвавшейся бомбы. На словах «Ночь нишкнет, как жулик на атасе, и звезда с звездою трет базар» одному старичку-филологу стало плохо, и его под руки вывели из зала.